Генри Сент-Джон, виконт Болингброк

Мы видели, как сильное политическое движение в Англии, пошедшее к двум революциям, как тяжелая борьба для сохранения и развития старой конституции должны были отразиться в литературе, породить политическую литературу; но политические писатели не долго могли обходиться без истории: они, естественно, обратились к ней за объяснением и поучением. Первый, взглянувший таким образом на историю, был Болингброк. В преклонных летах, испытав страшные превратности судьбы, Болингброк изложил в форме письма свои мысли «Об изучении истории». Любовь к истории кажется ему необходимым свойством человеческой природы, неразлучным в человеке с любовью к самому себе. Мы воображаем, что явления, нас занимающие, должны занимать и потомство. Мы стремимся сохранить по мере возможности память о случившемся с нами, о случившемся в то же время и во время предшествовавшее; для этой цели складываются грубые груды камней, складываются грубые песни народами, не имеющими искусства и письменности. Страсть к этому растет у народов образованных по мере приобретения средств к ее удовлетворению. С другой стороны, с самых ранних пор действует любопытство: ребенок слушает с наслаждением сказки своей няни; он выучился читать и пожирает легенды и повести; в летах более зрелых он бросается на историю или на то, что считают историею; даже в старости желание знать, что случилось с другими людьми, уступает в человеке только желанию рассказать, что случилось с ним самим.

Природа дала нам любопытство для возбуждения деятельности нашего ума, но удовлетворение любопытства вовсе не есть единственная цель умственной деятельности. Настоящая собственная цель этой деятельности есть постоянное усиление добродетели в частной и общественной жизни. История есть философия, научающая посредством примеров. Таково несовершенство и слабосилие человеческого разума, что отвлеченные и общие положения, хотя и вполне верные, часто являются нам темными и сомнительными, пока не будут уяснены примерами. Школа примеров есть мера, учителя в этой школе – история и опыт. Гений предпочтительнее обоих, но желательно соединение всех трех вместе: ибо, как бы велик гений ни был и сколько бы нового света и силы ни приобрел он в быстром прохождении своего поприща, верно то, что он никогда не явится в полном сиянии, никогда не окажет вполне влияния, какое способен оказать, пока он к собственному опыту не придаст опыта других людей и других веков. Гений без опытности подобен комете, метеору, неправильному в движении, опасному в приближении. Кто имеет опытность без знания истории, тот недоучен в науке о человеке; и если знает историю без опытности, то хуже, чем невежда, ибо тогда он педант; человек же, соединяющий гений с опытностью и знанием истории, есть честь своей страны и благословение Божие для нее.

Болингброк признал влияние изучения истории на расширение умственного горизонта, вследствие чего человек, введенный в общество многих народов, получивший возможность сравнивать их деятельность, быт и характеры, освобождается от предрассудков, необходимых при обращении в тесном кругу одного своего народа. В резких словах Болингброк вооружается против смешного тщеславия, по которому известный народ предпочитает себя всем другим, делает свои собственные нравы, обычаи и мнения мерилом истины и лжи, справедливости и неправды; но, с другой стороны, изучение истории усиливает патриотизм, который не есть что-либо инстинктивное, но есть следствие убеждений разума: примеры, находимые в истории, живо представленные и сопровождаемые верным приговором историка, действуют гораздо сильнее, чем декламация оратора, или стихотворения, или сухое философское поучение.

Болингброк так описывает расширение умственного горизонта, производимое изучением истории: «Мы живем с людьми, которые жили прежде нас; мы обитаем в странах, которых никогда не видали. Место расширено, время продолжено; человек, который рано занялся изучением истории, приобретает в небольшое число лет не только большее познание человечества, но и опыт большего числа веков, чем сколько видел кто-либо из патриархов, и все это прежде, чем вступить в свет». Но чтоб история приносила пользу в указанном им смысле, т. е. как философия, научающая посредством примеров, Болингброк требует, чтоб она изучалась философски, чтобы мы восходили от частностей к общему, чтобы мы приготовляли себя к общественной жизни и к общественным обязанностям, приучали свой ум размышлять над характером исторических лиц и над ходом событий; если изучение истории вместо того, чтобы сделать нас более разумными и полезными гражданами и лучшими людьми, делает из нас только антиквариев и школяров-педантов, в этом история не виновата.

Кроме приложения в практической жизни Болингброк настаивает на образовательное или приготовительное значение истории. Изучение геометрии рекомендуется и тем людям, которые не хотят быть геометрами: они могут забыть все проблемы и решения их, но у них останется привычка неуклонно следить за длинным рядом идей; они привыкнут проникать чрез софизмы и открывать сокрытую истину там, где люди, не имеющие этой привычки, никогда ничего не откроют. Точно таким же образом изучение истории приготовляет нас к действию и наблюдению. Наблюдая чрезвычайное разнообразие отдельных характеров и событий, исследуя удивительную связь причин, различных, отдаленных и, по-видимому, противоположных, которые часто соединяются в произведении одного следствия; наблюдая также изумительную плодущность единственной и однообразной причины в произведении множества следствий, различных, отдаленных и, по-видимому, противоположных; заботливо подмечая едва заметное обстоятельство или в характере деятелей, или в ходе действий, от которого, однако, зависит успех дела, человек изощряет свою проницательность, приобретает внимательность, дает твердость своему суждению, приобретает способность яснее различать и дальше видеть.

Имея в виду практическую пользу от истории, Болингброк естественно предпочитает изучение новой истории изучению древней. Он советует спешить от отрывочных преданий древности к более цельным и достоверным историям новейшего времени: в последних мы находим полный ряд событий с их непосредственными и отдаленными причинами, рассказанных вполне со всеми подробностями обстоятельств и характеров, что дает возможность внимательному читателю перенестись назад в описываемое время, сделаться участником в советах и действии. Таким образом, история становится тем, чем должна быть – наставницею жизни (magistra vitae); в противном случае она только вестница древности (nuntia vetustatis), старинная газета или сухой перечень бесполезных анекдотов. Целые томы достоверных известий египетских, халдейских, греческих, латинских, галльских, бритских, франкских, саксонских для Болингброка не имеют никакой цены, потому что не служат к нашему улучшению относительно мудрости и добродетели, если они содержат только династии и генеалогии, сухой перечень замечательных событий в хронологическом порядке, подобный журналам, хронологическим таблицам или сухим летописям. Эта выходка Болингброка направлена против исторических сочинений его времени, авторы которых были или сокращателями, или компиляторами.

Современными историческими сочинениями Болингброк не мог быть доволен; для практических целей, для назидания он требовал живого, осмысленного взгляда на события, на связь их, чего эти сочинения не давали; оставалось обратиться к историческим произведениям классической древности; но будет ли и здесь удовлетворен Болингброк? Легко понять, какая эпоха в древней истории должна была преимущественно занимать Болингброка и пошедших за ним писателей, которые от прошедшего потребовали поучения для настоящего. Высший интерес для них заключался в вопросе об отношении власти к свободе. Англия для разрешения этого вопроса выдержала две революции, и многие из англичан считали вопрос еще не решенным; движение, происшедшее по этому поводу в Англии, начиналось и на континенте. Умственное движение и здесь и там вело свое начало от эпохи Возрождения, продолжало воспитываться на открытой в эту эпоху древности; но пресловутая древность представляла любопытное явление; республика в Риме перешла в монархию, и монархию неограниченную. Как же это случилось?

Люди, занятые политическими вопросами настоящего и старавшиеся объяснить настоящее прошедшим, неодолимо влеклись ко времени перехода Римской республики в монархию и к истории последней, к истории падения Рима, ибо история падения Греции казалась слишком простою: раздробленная на маленькие республики, истощавшие друг друга в усобицах, Греция естественно должна была пасть от напора воинской силы, тогда как Рим, могущественный Рим, покоривший весь свет, какой воинской силе мог уступить? В каком могуществе после того заключается для государства ручательство против падения? И, кроме того, задолго до падения Рим должен был отказаться от свободы. Болингброк не может утешиться в потере подробных известий о переходе Римской республики в монархию: «Какая школа частной и общественной доблести открылась бы для нас в эпоху Возрождения, если бы последние историки Римской республики и первые историки монархии дошли до нас в целости! Немногое, что дошло до нас от этого времени, хотя в отрывках, составляет лучшее достояние исторической науки, – единственное, что заслуживает быть предметом изучения. Признаюсь, я бы с радостию отдал то, что мы имеем от Ливия, за то, что потеряно из его истории: последняя часть не только любопытнее и достовернее первой, но имеет более непосредственное и важное приложение к настоящему состоянию Британии. Но она потеряна: потеря невосполнимая!»

Как государственный деятель, желающий непосредственно извлечь из истории пользу для настоящего, Болингброк предпочитает новейшую историю древней, в древней – известную эпоху другим; но сильный ум провидит значение истории как науки о человеке: «Человек есть предмет истории, и, чтобы знать его хорошо, мы должны видеть его и рассматривать его, как одна история может нам его представить во всяком возрасте, во всяком состоянии в жизни и смерти. История всякого рода, цивилизованных и не цивилизованных, древних и новых народов, – всякая история, представляющая достаточные подробности человеческих действий и характеров, служит к ознакомлению нас с человеком, с нами самими. Мы не только странники в этом мире, но и совершенные иностранцы. Наши путеводители часто невежды, часто лжецы; но с помощью ландкарты, которую история развертывает перед нами, мы можем отыскать дорогу. История есть собрание журналов, веденных людьми, которые путешествовали по той же самой стране и подвергались тем же самым, случайностям, что и мы; их удачи и неудачи одинаково для нас поучительны».

Но, сделавши это заключение, Болингброк все же обращается к мысли, что преимущественно надобно изучать новейшую историю, именно с XVI века, и это понятно. История каждого способного к полному развитию народа, как история каждого человека, состоит из двух главных периодов: в первый период народ живет преимущественно под господством чувства, во второй – под господством мысли. Но на первый период не должно смотреть как на период детства, слабости во всех отношениях потому только, что нет науки или слышится ее начальный лепет, нет чудес цивилизации; в этом периоде, благодаря зиждительной силе чувства; выковываются сильные народные и государственные тела, крепкие общественные строи; но, с другой стороны, нельзя безусловно и восхищаться всеми явлениями этого периода: хотя религиозное чувстро господствует, но вера, при слабой деятельности ума, при отсутствии знания, легко переходит в суеверие и религиозный фанатизм, порождает печальные явления. Наконец, вследствие естественного роста, естественного развития народов, при известных благоприятных обстоятельствах народы переходят во второй период: мысль начинает свою работу, умы пробуждаются, науки цветут; но и этот период далеко не без тени, не без печальных сторон: разум усиливается на счет чувства, сомнение, исследование более или менее ошибочное, более или менее одностороннее подкапывают древнее верование, основу всего нравственного, а следовательно, общественного и государственного строя; религия слабеет, и зло, происходившее от господства чувства, суеверие, заменяется злом, происходящим от господства мысли, – неверием.

В этот второй период или возраст народы Западной Европы вступили в так называемую эпоху Возрождения, когда знакомство с произведениями древней мысли разбудило их умы, породило сомнение во всем том, во что до сих пор верилось; мы знаем, что необходимым следствием этого была церковная реформа, но на церковной реформе движение не остановилось: требование поклонения разуму человеческому, требование признания только того, что доступно разуму, вера в могущество разума, который может сделать человека совершенным и устроить его блаженство, – эти требования, эта вера становятся все сильнее, характеризуют XVIII век и поведут естественно и необходимо во время французской революции к видимому поклонению разуму, богине разума, Понятно, что люди трех первых веков так называемой новой истории, находясь под господством нового начала, питая в него полную веру, поклоняясь ему, должны были отнестись враждебно к началу, господствовавшему в первом периоде, к чувству и ко всем его следствиям; понятно, что под влиянием этой враждебности первый период или так называемые средние века не могли быть понятны и оценены как следует: это были века варварства, господства попов, фанатизма, они исключались из истории, достойною изучения считалась история древних образованных народов, служивших разуму, да новая история, когда снова началось это служение. Понятно, что и Болингброк рекомендует изучение истории с XVI века: « С этих пор мы перестаем быть флибустьерами, какими были прежде, война перестает быть главным или даже единственным нашим занятием; мирные искусства усиливаются; мы становимся сельскими хозяевами, мануфактуристами, купцами и соревнуем соседним народам в литературе: с этих-то пор мы должны изучать свою историю со всевозможным прилежанием».

Приступая к этому изучению новой истории, Болингброк сейчас же бросает яркий свет на ее явления, дает им смысл: образовались две могущественные державы, Франция и Австрия, и между ними естественно началось соперничество: в интересе соседей стало вооружиться против сильной и более предприимчивой из них и быть в мире и дружбе с слабейшею. Отсюда явилось понятие о европейском равновесии, от которого должны зависеть безопасность и спокойствие всех народов. Нарушить равновесие есть цель каждой из двух соперничествующих держав; препятствовать этому нарушению, не допуская, чтобы слишком много тяжести падало на одну чашку весов, сделалось основным началом мудрой политики европейской. Относительно Франции и австрийского дома, начиная с XVI века до настоящей минуты, Болингброк делит новую историю на три периода: 1) от XV до конца XVI века; 2) от конца XVI века до Пиренейского мира; 3) от Пиренейского мира до настоящего времени. Деятельность Карла V и Филиппа II была главным предметом внимания и заботы европейских дворов в первом периоде: честолюбие Фердинандов, второго и третьего, было таким же предметом во второй период; противодействие возрастающей силе Франции или, собственно говоря, страшное честолюбие Бурбонского дома были главным явлением третьего периода.

Относительно изображения характеров исторических лиц и значения их деятельности приведем несколько отзывов Болингброка о деятелях новой французской истории: «Ришелье составил великий план и положил основание зданию; Мазарини продолжал дело и возвел здание. Если я не ошибаюсь самым грубым образом, в истории мало явлений, более заслуживающих внимания, как поведение первого и знаменитейшего из этих министров. Замечательно, как он всюду запутывает дела, вмешивается в ссоры между Италиею и Испаниею, в Вальтелинское и Мантуанское дела, не отвлекается, однако, от другой великой цели своей политики – подчинения Рошеля и обезоружения гугенотов. Заметьте, как, исполнивши это, он обращается к тому, чтобы остановить успехи Фердинанда в Германии...»

Или вот изображение исторического деятеля, ближайшего к автору, – Людовика XIV: «Людовик вступил в управление делами в цвете молодости, причем соединял (что с государями редко случается) выгоды молодости с выгодами опыта. Он получил дурное образование, иногда сам смеялся над своим невежеством; были и другие недостатки в его характере, проистекавшие от воспитания, которых он не замечал. Но Мазарини посвятил его в таинства своей политики. Он получил привычку к тайне и методе в делах, к сдержанности, приличию и достоинству в поведении. Если он не был величайшим из королей, то никто не превосходил его в умении разыгрывать роль величества на троне. Он был окружен великими полководцами, воспитавшимися в прежние войны, и великими министрами, воспитывавшимися в одной с ним школе. Те, которые работали при Мазарини, работали по тому же плану и при Людовике; они имели преимущество таланта и опытности пред большею частию министров других стран; они имели пред ними и то преимущество, что служили монарху, которого неограниченная власть была установлена; наконец, они имели преимущество своего положения, которое позволяло им употреблять всю свою способность беспрепятственно, преимущество, которое они имели, например, над лордом Кларендоном в Англии и де Виттом в Голландии. Между этими министрами особенно надобно упомянуть о Кольбере, потому что порядком, внесенным в финансовое управление, поощрением торговли и промышленности он увеличил богатство, а следовательно, и могущество Франции. Почва, климат, географическое положение Франции, способности, деятельность, живость ее обитателей, возможность обойтись без произведений других стран, тогда как другие страны не могут обойтись без ее произведений, дают Франции средство обогащаться на счет других народов, если только она не в войне со всеми своими соседями, пользуется внутренним спокойствием и сносным управлением».

Приведенных мест из Болингброка, кажется, достаточно для уяснения его значения в истории исторической науки. Он не понимал первой половины жизни новых европейских народов, так называемой средней истории, враждебно относился к ней, что было понятно в его время, время горячей веры в разум человеческий, который, разгоняя всякую тьму, должен был установить на земле царство истины и правды, и непонятно в наше время, когда подобная вера в разум человеческий утратилась, и ее стараются заменить печальною верою в вечный прогресс, т. е. верою в вечное несовершенство, вечную неправду, вечное заблуждение. Взгляд Болингброка односторонен и отрывочен, но нельзя не признать, что он именно пролил свет на новую политическую историю европейских народов, уяснил связь явлений, указав на основные из них, достиг своей цели, доказал поучительность, необходимость изучения истории для настоящего. До него история была предметом простого любопытства, изучение ее было следствием неуясненного стремления в человеке, история была достоянием одной школы, людей ученых, которые, не отличаясь даровитостию, разбрасывались в частностях; работы над общею историею ограничивались сокращениями и компиляциями с характером сборников, сухих газетных известий о событиях: под пером Болингброка история явилась стройным, живым, проникнутым мыслью изложением прошедших явлений в тесной связи их с настоящим как результатом их, изложением доступным и поучительным для всякого мыслящего человека. Болингброк есть глава исторической школы XVIII века: Вольтер, Юм, Робертсон, Гиббон идут по дороге, им проложенной.

Мы уже сказали, что Болингброк принадлежал к ряду тех английских писателей конца XVII и первой половины XVIII века, которые провозглашали поклонение разуму человеческому. Легко понять, в какое отношение поклонение это ставило их к религии, к вере в существо высшее, духовное, непостижимое, которого отношения к человеку необходимо должны представлять ряд явлений, также непостижимых для разума человеческого, для разума существа ограниченного. Свои философские взгляды Болингброк изложил в письме к другу своему, поэту Попу. Здесь Болингброк проповедует естественное богословие, или теизм, и естественную религию, или нравственное учение, разумея под первым такое знание о божестве, какое может быть получено человеческими средствами, а не сверхъестественное и откровенное, ибо знание как знание должно идти не сверху, а снизу, от достижимого нами. Этот приятель Болингброка, поэт Поп, втроем с Арбутнотом и Свифтом также хлопотал об отнятии наук из рук ученых педантов, о распространении ее в обществе в легких, доступных формах. Они восстали против школьной науки своего времени за ее неприменимость к требованиям жизни. Но, восставая против странного обоготворения древности в школах на счет живых и полезных знаний, они не избежали увлечений, уже слишком упрощая общее образование. Чтобы подорвать старое здание, они употребляли самое сильное средство – насмешку; взявши за образец знаменитую сатиру Сервантеса, Арбутнот написал ученого Дон-Кихота – «Мартинус Скриблерус», где осмеял педантов своего времени и книги их.

Произведения самого Попа имели важное значение в Англии и на континенте по изяществу или, лучше сказать, по гладкости и лоску формы и по задорности содержания, вовсе не отличавшегося, впрочем, поэтичностью. Самое важное для нас его сочинение – это длинное рассуждение в стихах «Опыт о человеке», где изложено учение английских поклонников разума. Сам автор признается, что содержание, мысли принадлежат не ему, а Болингброку, который был для поэта предметом благоговейного удивления и подражания. Но что же мы узнаем о человеке из опыта Попа о человеке? То, что в детском возрасте для него нужны игрушки, в зрелом – мундиры и орденские ленты, а в старческом – молитвенники, и все это имеет одно и то же значение. Развитие человека начинается с подражания животным, которые учат его искусствам, а религиозное чувство есть произведение страха. Деспотизм и свобода имеют один источник – себялюбие; в человеческой природе господствуют два начала – себялюбие и разум; себялюбие побуждает, а разум сдерживает.

Родился Генри Сент Джон в 1678 году в семье аристократов. Учился в привилегированном Итоне, где прославился бесчисленными кутежами и любовными похождениями. Светские сплетни приписывали ему связь с самой дорогой куртизанкой британского королевства. В 20 лет Сент Джон отправился путешествовать по Европе, откуда возвратился через два года.

В 23 он уже политический деятель - его избирают в парламент, где соперничали две партии: виги, которых поддерживала финансовая буржуазия городов, и тори, сторонники старой земельной аристократии. К одной из группировок тори, возглавляемой Р.Харли (впоследствии графом Оксфордом), и примкнул молодой парламентарий. Карьера Сент Джона, с его завидными ораторскими способностями, началась стремительно. В 1701 году он принял участие в составлении документа, который был призван воспрепятствовать возвращению на английский престол Стюартов, прямых потомков казненного на эшафоте в 1649 году Карла I и изгнанного в ходе государственного переворота 1688-1689 годов Якова II.

Успеху Сент Джона в немалой степени способствовало и то, что он обладал приятной внешностью, необходимым для политика честолюбием, пылкостью и презирал лицемерие. Ранняя женитьба умножила его состояние, но не изменила характера - идеальный муж из него так и не получился. Судьба продолжала благоприятствовать начинающему политику. Джон Черчилль, герцог Мальборо, выдающийся английский полководец и государственный деятель, прославившийся в годы войны за испанское наследство (1701-1714), потерял в 1703 году сына и перенес свою отцовскую любовь на молодого Сент Джона. Тот в 26 лет становится военным министром отнюдь не без поддержки влиятельного политика. Сент Джон испытывал к нему искреннюю привязанность, что не помешало, однако, впоследствии затеять парламентское расследование, в результате которого главнокомандующий английской армией был обвинен в присвоении части средств, отпущенных на военные поставки.

Отношение к войне - вот что во многом определяло тогда политическую жизнь Англии. И если тори, встревоженные ростом налогов, уже с 1706 года стали поговаривать о необходимости заключить мир с Францией, то богатеющие на кредитах и поставках армии, виги были решительно за продолжение военных действий. Они-то и получили перевес в правительстве, а потому в 1708 году Харли, который к тому времени стал государственным секретарем, вынужден был подать в отставку, вслед за ним покинул свой пост и Сент Джон.

Однако через четыре года на волне всеобщего недовольства затянувшейся войной тори вновь пришли к власти. Это были последние годы правления королевы Анны (1702-1714), всегда благоволившей к тори. Главные усилия Сент Джона, который стал государственным секретарем, были направлены на подписание мирного договора. Без преувеличения можно сказать, что Утрехтский мир (1713) был детищем виконта Болингброка (этот титул был дарован Сент Джону в 1712 году). Условия договора были весьма выгодны для Англии: она получала Гибралтар, часть острова Менорка и асьенто (монопольное право на ввоз негров-рабов в американские владения) - от Испании, а также ряд земель в Северной Америке - от Франции. Однако в дальнейшем это не спасло Болингброка от обвинений в предательстве национальных интересов.

Всем было ясно: жизнь болезненной бездетной королевы клонится к закату - самое время начать борьбу за престол нетерпеливым соперникам: находившемуся во Франции католику Якову Стюарту и протестанту Георгу Ганноверскому. Виги безоговорочно выступили за представителя Ганноверской династии, мнения тори разделились. Вряд ли Болингброк питал в эти годы искренние симпатии к якобитам, скорее, он хотел максимально ослабить влияние вигов. В последние месяцы правления Анны ему удалось сменить лорда-казначея Харли, став фаворитом королевы, но произошло это слишком поздно. Как иронично писал Болингброк Джонатану Свифту: "Граф Оксфорд был смещен во вторник, королева умерла в воскресенье. Ну, что это за мир и как судьба подшучивает над нами!" С кончиной королевы честолюбивые надежды Болингброка рассыпались в прах. На престол вступил новый король Георг I, на выборах в парламент в 1715 году победили виги.

В марте того же года Болингброк бежал во Францию. Это развязало руки его противникам: главный из них - лидер вигов Роберт Уолпол немедленно выдвинул обвинение в государственной измене, отнеся к ней и якобы недостаточно выгодный Утрехтский договор, и связь с потерпевшим поражение претендентом на престол. Болингброк был заочно осужден, лишен всех своих поместий и титулов, хотя сам он уверял, что никогда не вел никаких переговоров со Стюартом, а поспешно покинул страну только потому, что опасался преследований со стороны вигов.

За бегством во Францию последовало еще более роковое решение - стать государственным секретарем в правительстве находившегося в изгнании Якова Стюарта. Шаг, о котором Болингброк горько сожалел впоследствии. Он отдал свои способности и энергию на дело, которое было заведомо проиграно. Возможно, до него дошли искаженные и преувеличенные слухи о том, что число сторонников Стюарта в Англии растет, возможно, он надеялся с его помощью вернуть тори утраченное могущество, но так или иначе безрассудный поступок был совершен. Лишь семь месяцев длилась его служба. После провала якобитского восстания в 1715 году Болингброк получил отставку у несостоявшегося монарха, который тщетно пытался найти виновника своего поражения.

Лучшие дня

С тех пор Болингброк порвал с якобитами и начал добиваться через английского посла в Париже разрешения вернуться на родину. Он неоднократно предлагал свои услуги Георгу I. Казалось, счастливый миг близок: в 1717 году Лондон облетела весть, что король взял Болингброка под свою защиту. Но судьба опять сыграла с ним злую шутку. В 1721 году премьер-министром стал Уолпол. Он не простил Болингброку унижений парламентского расследования деятельности вигов, проводившегося в годы войны по инициативе некогда всесильного лидера тори. Многие слышали, как Уолпол произнес: "Пусть лишение его гражданских и имущественных прав никогда не будет отменено, а его преступления никогда не будут забыты".

Годы, проведенные в изгнании и означавшие конец политической карьеры, в то же время подарили Болингброку радость общения с интеллектуальной элитой Франции -Вольтером, Монтескье.

В 1725 году он добился, наконец, разрешения вернуться в Англию, ему возвратили конфискованные земли и титулы, но лишили права занимать любой официальный пост и участвовать в заседаниях парламента.

Не в состоянии оставаться без дела, он возглавил закулисную оппозицию правительству Уолпола; не имея возможности выступать в парламенте, стал писать речи для своих друзей. В поместье Болингброка Даули собирались самые просвещенные люди страны - Свифт, Арбетнот, Гэй, Поуп. Возможно, ни одному премьер-министру не противостояло столько блестящих мыслителей, сколько Роберту Уолполу в конце 1720-х годов. Именно в Даули родилась идея создать постоянный журнал оппозиции - "Craftsman" ("Ремесленник"), на страницах которого впервые появились две главные политические работы Болингброка "Замечания по истории Англии" (1730-1731) и "Диссертация о партиях" (1733-1734), принесшие ему славу философа.

И все же свалить всесильного Уолпола не удалось. В 1734 году, обращаясь в язвительной речи к депутатам парламента, он высмеял своего противника, назвав его "антиминистром".

Глубоко разочарованный, Болингброк в 1735 году вновь покинул страну, сообщив друзьям, что теперь уже навсегда отказывается от политической карьеры и собирается целиком посвятить себя науке. Возможно, он и сам верил своим обещаниям, однако им не суждено было сбыться: его всегда тянуло туда, где прошли лучшие годы незабываемой молодости. В 1738 году он возвращается, чтобы на этот раз уже окончательно понять: ему не удастся "спасти" англичан. Он мечтал о создании национальной партии, способной забыть о внутренних разногласиях ради достижения общей цели, но... напрасно. Даже падение Уолпола в 1742 году не привело к созданию коалиционного правительства. "Те, что опирались на меня, как на костыль, в дни хромоты, отбросили меня сейчас, как ненужный инструмент", - с горечью писал Болингброк друзьям.

Да, жизнь нередко играла с этим человеком злые шутки. Противник "духа фракций", видевший одно из главных условий процветания страны в единстве нации, он многие годы оставался лидером оппозиции. Тщеславный и честолюбивый, он несколько десятилетий был лишен власти. Постоянно обвиняемый в отсутствии принципов, Болингброк сохранял приверженность многим идеалам своей молодости.

Он твердо стоял на том, что "земельные собственники - истинные хозяева нашего политического корабля, финансисты же - не более чем пассажиры на нем". Идеалом государственного устройства была для него конституционная монархия, где правитель уважает права и привилегии всех классов и царствует с помощью любви и убеждения. Он осуждал продажность чиновников, депутатов, взяточничество, царившие на выборах и в парламенте.

Умер Болингброк в 1751 году в возрасте 73 лет.

Только там его играет Лавров, которому под 50, а Болингброку на момент действия было за 30. Английский политик времен королевы Анны. Два раза был премьер министром. По официальной принадлежности - тори, то бишь крайне правый. По личным убеждениям атеист, эгалитарист, сторонник парламентской монархии и свободной торговли, осуществивший массу радикальных проектов прямо под носом у своей собственной партии, которая вообще-то хотела противоположного, но не могла уследить за его руками. Автор Утрехтского мира. Прототип Гулливера и Мэкки-ножа - одновременно.

Один из самых глубоких и влиятельных философов своего времени - Вольтер, говорил, что своей системой он обязан Болингброку. Друг Свифта, Попа, Арбэтнота. (Причем не вельможный покровитель, а именно друг. И что это еще была за дружба, чтобы Свифт - как писал Левидов - "рассказывая миру о себе, полагал, что рассказывает о виконте Болингброке.") Остроумец. Человек, от бюджетных речей которого парламент хохотал, сползая под скамьи, а потом вотировал все - и начинал хвататься за голову примерно через неделю.

Красавец. Обладатель пары фиолетовых, повторяю для не верящих в жирафов, фиолетовых, глаз - ходил слух, что при рождении все было в порядке, а поменяли они цвет, когда их хозяин продал душу дьяволу.

Тоже адреналиновый наркоман. У тогдашней золотой молодежи был в моде в частности клуб "мохауков" - ребятишки ходили по улицам с дубинками, ловили нищих и забивали их насмерть. Так Генри Сент-Джон завел себе манеру гулять по ночам в соответствующих местах в лохмотьях. На пятнадцатой, кажется, смерти обычай на время вывелся и завелся вновь только после воцарения Георга, когда Болингброку пришлось бежать из страны. Сам он, впрочем, считал самым смелым поступком своей жизни появление в приемной королевы без парика.

По другой истории в его исполнении просто Дюма плачет. Когда стало ясно, что Анна долго не проживет, вопрос о престолонаследии стал ребром. Виги понимали, что Георг Ганноверский станет английским королем только через труп Сент-Джона. Оставалось добыть труп, причем не показывая при этом рук. И сторонники Георга решили нанять специалиста. Через десяток посредников они вышли на большого мастера по этому делу из Сохо. И сделали заказ. Специалист по ножевой работе по имени Хэл Принс оказался человеком неглупым, понял, что после этой работы он долго не проживет. И потребовал гарантий. Письменных. Таких, чтобы его потом было небезопасно убивать. И ему с перепугу эти гарантии дали. Шекспира господа виги, видимо, не читали и даже в театре не смотрели. "Генриха IV", например. Где есть персонаж по имени принц Хэл. Принц Генрих Ланкастер, будущий Генрих V, сын Генриха IV Болингброка. В общем, они умудрились заказать убийство Сент-Джона... самому Сент-Джону, который некогда от скуки завел себе в Сохо "виртуала". Он их этими гарантиями еще долго шантажировал.

Генри Сент-Джон (1678-1751), будущий лорд Болингброк, родился в поместье Баттерси, недалеко от Лондона, в старинной дворянской семье. Большие возможности для интеллектуального развития и строгое пуританское воспитание на долгие годы определили направление и характер его деятельности. Он окончил аристократический Итонский колледж. Имея весьма обширные гуманитарные знания, свободно владея несколькими языками, зная обычаи и европейский политес, в двадцать пять лет (1703) Генри Сент-Джон становится военным министром в кабинете Годолфина и руководит военной политикой. В 1710 г. он получает должность государственного секретаря, а затем титул виконта Болингброка (1712). Своим важнейшим свершением и зенитом политической карьеры он считал заключение Утрехтского мирного договора (1713), завершившего дорогостоящую непопулярную войну и обеспечившего Англии новые территориальные приобретения. После очередной неудачной попытки вторжения якобитов в Англию (1715) Болингброк порывает с ними, его политическая репутация оказывается основательно подмоченной. Поселившись в местечке Лясурс недалеко от Орлеана, он предался научной работе. Здесь его посетил Вольтер, который обнаружил «в этом выдающемся англичанине... всю ученость его страны и всю галантность нашей» .

В 1725 г. король Георг I разрешил лорду Болингброку после десяти лет эмиграции вернуться на родину и владеть своим имуществом без права заседать в парламенте и занимать государственные должности. Болингброк не преминул воспользоваться любезностью монарха. Он поселился в Даули близ Лондона, превратив свой дом в популярный политический салон. Как признанный идеолог умеренного торизма, Болингброк возглавляет внепарламентскую оппозицию правительству Уолпола, издает газету официальной оппозиции «The Craftsman» («Кудесник»), в которой публикует свои статьи, создает серии эссе (опубликованы после его смерти в виде книг «Философские опыты» и «Заметки по истории Англии»),

В 1736 г. он пересылает молодому лорду Корнберу написанную по его просьбе и ставшую одной из самых известных его книг «Письма об изучении и пользе истории», произведение, кроме исторического, имеющее очевидный политический аспект.

Последние годы жизни Болингброк провел на родине, в своем поместье Баттерси. Здесь он тщательно обдумал и письменно изложил свой политический идеал в сочинении «Идея о короле- патриоте» (1749). В нем анализируются взаимоотношения грех институтов власти: короля, кабинета министров и политических партий. В центр этой властной триады Болингброк ставит монарха. Но «представление о божественном происхождении и праве королей, равно как и абсолютной власти, их сану принадлежащей, не имеет основания ни по сути, ни по смыслу, а является плодом давнего союза между церковной и светской политикой» .

С точки зрения партологии Болишброк интересен, прежде всего, такими работами, как «Рассуждение о партиях» (впервые опубликована в 1733-1734 гг. в газете «Кудесник» в виде 19 писем-статей; на русский язык переведены письма IX-XIII, XVI-XIX с сокращениями) и уже упоминавшаяся «Идея о короле-патриоте».

В этих сочинениях Болингброк выступает как типичный представитель XVIII в. Ему ближе абсолютистские представления предшествующей эпохи. Главной задачей политики он видит сохранение единства общества, борьбу за единый общественный интерес, борьбу, отрицающую разделение общества на группировки, предпочтение партийных интересов, фракционных и лидерских амбиций.

Однако в обществе, разделенном на сословия, конфессии и классы, не могут не складываться соответствующие группы людей. Этот объективный процесс в политической сфере уже привел к образованию партий вигов и тори. Все это видит и не может отрицать Болингброк. Отсюда вытекает задача, которую ставит себе объективный исследователь и политик-патриот, - минимизировать влияние узконаправленных интересов, гарантировать общество от расколов, ведущих к гражданской войне, обеспечить единство нации, ее силу и влияние на международной арене.

В «Рассуждении о партиях» эта задача решается через «конституцию», под которой Болингброк понимает государственное устройство Англии, политическую систему (включающую и политические партии), установившуюся после революции 1640-1660 гг. В переведенных на русский язык частях «Рассуждения о партиях», собственно говоря, о партиях почти ничего нет, если не считать начала IX письма и конца XIX-го. Но партии как политические институты и группировки людей незримо присутствуют в том государственном устройстве, о котором все время идет речь, ибо она («конституция») определяет рамки политического поля и создает правила политической борьбы. Как выражается Болингброк,

«...в отношении нашей конституции можно утверждать две неоспоримые вещи... она охраняет общество от невзгод, неотделимых от простых форм правления, и в наименьшей степени подвержена несоответствиям, связанным со сложными его формами. Она не может стать бременем ни для властителя, ни для подданных до тех пор, пока первый не обнаружит предельной жестокости или скудоумия, и не может быть разрушена до тех пор, пока последние не окажутся неутолимо и поголовно корыстными»