Общеизвестно, что без разлук встреч не бывает. Но я мало с кем расставался, а встреч происходит гораздо больше. Встречаюсь с неизвестными мне людьми, а прощаюсь с известными. Возможно, в прошлой жизни с кем встречаюсь впервые сейчас, я уже расставался, иначе как бы я с ними встретился. Сколько километров человек проходит в своей жизни пешком? Я люблю ходить пешком. Я шел вдоль ж/д. полотна по хорошо утоптанной тропинке из будущего в своё прошлое на запад. Через некоторое время тропинка резко свернула в лес и вскоре спряталась между ветвями хвойных деревьев. Я углублялся в хвойный лес. Неожиданно для меня она вывела на большую поляну, посередине которой стоял большой стог сухого сена. Я решил немного отдохнуть в стоге сена. Вокруг ни души, но я ошибался. За стогом с другой стороны я увидел стоящую просторную палатку, явно не одноместную. Она была зеленого цвета и гармонично сливалась с красками разнотравья лесной поляны. Рядом с палаткой на легком металлическом кресле сидел мужчина средних лет с красивыми чертами лица. Брюнет, с аккуратно подстриженными черными усами, волосы коротко стрижены, глаза карие, кожа слегка смуглая от загара. В руках держал книгу и увлеченно читал. Он так сильно ею увлекся, что моё присутствие им осталось незамеченным. Он был одет в спортивный костюм красно-синего цвета и на лесного жителя был явно не похож. Скорее горожанин из ближнего города. Я подошел к нему почти вплотную и поздоровался. Он как ни в чем не бывало повернулся в мою сторону и тоже поздоровался. Мне показалось, что я ему был не интересен и он ни кого в этот час не ждал, даже меня. Но и я тут не думал кого-то встретить. Для меня этот человек полная неожиданность. Я не стал представляться, отошел к стогу, выдернул немного сена и подстелил под себя, сев на него закрыл глаза и расслабился. Кресло скрипнуло и я открыл глаза. Мужчина встал, закрыл книгу, отнес её в палатку и снова вышел. Вытянулся во весь рост, поднял обе руки к небу, с удовольствием зевнул, отряхнулся от сидячей позы и с улыбкой на лице пошел в мою сторону. Он подошел ко мне, протянул чистую холеную руку и представился: -Николай Васильевич! Свободный архитектор человеческих душ! Я встал и, пожав ему руку, тоже представился: - Виктор! Странник, путник, путешественник, идущий из будущего в своё прошлое! - Извини, странник за столь нерадушный прием, зачитался. Книга оказалась очень интересной. -Как же называется ваша интересная книга? - Дьявол- мой великий учитель. Николай Васильевич пригласил меня в свою палатку и здесь он оказал мне своё гостеприимство и радушие. Изнутри палатка оказалась ещё просторней. Здесь было всё для более комфортного пребывания на природе в походных условиях. Телевизор, холодильник, отопление, свет-всё работало от миниэлектростанции. Бытовой газ поступал из баллона. Диван, журнальный столик, два кресла, на полу ковры. - Присаживайся, где удобно. Как будем общаться? На ТЫ или на ВЫ? - Я думаю на ТЫ. - На ТЫ, так на ТЫ! Я присел в отдельно стоящее кресло, рядом со столом, на котором появилось много вкусной еды. Хозяин поставил на стол бутылку красного вина, которая хорошо украсила собой стол. - Виктор, угощайся! По твоему желанию из холодильника я достану всё, что ты пожелаешь. - Извини, но я не хочу кушать. -Как так, ведь в дороге, наверное, проголодался? Хотя бы попробуй что-нибудь, не обижай хозяина стола. - Я и не думаю кого-то обидеть, тем более тебя. Я просто уже несколько лет ничего не ем из обычной пищи. Я питаюсь энергиями вечности и обычная пища мне не нужна. - Хотя бы попробуй сухого вина… - Нет, сейчас я даже воду не пью. Я её извлекаю из влажного воздуха. Я научился воздух кушать. А не просто дышать. -Значит ты солнцеед? - Да! - Я читал о них, но конкретно с таким человеком встретился впервые. Я чаще всего встречаюсь с сластолюбивыми чревоугодниками, обжорами, которые едят всё и всё им мало. Продукты питания дорожают, а люди меньше есть не стали. Люди не только много едят, но и много пьют. Иллюзия многообразия создает новые человеческие пристрастия, привычки. Продукты питания становятся всё опасней для жизни и здоровья. Они изначально вредны и не пригодны в пищу. - Виктор, ты странный и необычный человек. - Я вижу, что и ты не из обычных. Увлеченно читаешь о дьяволе, являешься архитектором человеческих душ. Что же интересного в этой книге? Чем же привлекает тебя этакая нечисть? Кроме дьявола существуют люцифер, вензивул, сатана, черт, бес, лешие, вампиры, вурдалаки, кикиморы, домовые и т.д., и ещё много нечисти, которую боятся люди. И тебе не страшно? Вдруг попадешь под его абсолютное влияние и станешь рабом дьявола. Продашь ему свою душу и останешься без собственной души. Дьявол потворствует всему, соблазняет, искушает, и устоять против его соблазнов дело нелегкое. - Здесь в лесу, на поляне, наша встреча не случайна. Я знал, что ты придешь сюда и пришел заранее, установил палатку и спокойно ждал нашу встречу. Я ждал именно тебя. Ты же меня не знаешь и никогда со мной воотчию не общался. Я же всю жизнь находился рядом с тобой и постоянно тебя соблазнял, искушал и потворствовал т.е. разрешал тебе делать всё, что ты хотел. Но к моему удивлению, чем сильнее я пытался тебя чем – нибудь соблазнить, тем легче ты уходил от моих соблазнов. В последствии я понял, что у меня с тобой ничего не получится и, в итоге решил встретиться вдалеке от посторонних глаз и пообщаться как это возможно среди людей. - Виктор, я и есть дьявол, который представился тебе в образе мужчины в спортивном костюме с именем Николай Васильевич. Я не занимаюсь лечением человеческих душ. Я их извращаю, развращаю, гублю через пристрастия, слабости, пороки, привычки, недостатки. В этом мне помогают невежество, ничтожество и безумие людей. Я делаю людей продажными, покупаю их души по бросовым ценам и создаю бездушных, равнодушных, подвластных мне рабов, зомби и роботов. - Николай Васильевич! Для чего тебе это? - Вся нечисть, куда вхожу и я как дьявол, придумана религиозными деятелями для укрепления своей власти через запугивание невежественных людей, руководства и управления толпой верующих и неверующих. Меня как дьявола церковь наделила конкретными полномочиями и обязанностями и вот уже 2000 лет я исправно служу церкви. Я живу и выполняю свою конкретную работу. Страшный образ дьявола, созданный по заказу церкви отобразили в своих художествах религиозные художники, призван пугать людей и держать их в страхе. Художники изголяются, писатели извращаются и везде дьявол страшное чудище, с которым лучше не встречаться. На самом деле страшный образ дьявола это для невежд, живущих в вечном страхе. Я совсем не страшный, а очень даже привлекательный и соблазнительный. В жизни дьявол всепривлекательный и всепривлекающий, всесоблазнительный и всесоблазняющий. В жизни дьявол принимает различные приятные, комфортные, уютные, привычные образы и формы и через них легко искушает и соблазняет людей. Люди легко поддаются такому влиянию потворствуя и потокая своим чрезмерным пристрастиям, желаниям, потребностям, привычкам, слабостям и т.д. Я не всесильный, как меня представляет церковь. Я лишь образ, созданный церковью и живу пока церковь сильна в своем влиянии на людей и пока люди невежественны. Люди меня боятся, но многие отчаявшиеся не боятся даже меня, проклиная меня на чем стоит свет. Проблема в там, что я как дьявол создан для устрашения людей и люди воспринимают меня однобоко, категорично и прямолинейно, исходя из много векового внушения, что я страшный и только страшный. Косность и консервативность мышления людей шлифует из поколения в поколение сознание людей для такого именно восприятия дьявола. Я в тайне от церковных кураторов написал книгу, которую назвал: Дьявол – мой великий учитель. -Виктор, я ждал этой встречи и хочу быть с тобой предельно откровенным. С каждым годом, десятилетием, столетием, работы мне прибавляется. Мне бы радоваться и потирать свои натруженные руки, пить шампанское в каком- нибудь борделе. Но меня на всех не хватает. Я просто задыхаюсь. Система продажи душ отлажена до автоматизма, но поток усилился в сотни раз. У меня есть целый штат своих сотрудников, но и они не успевают. Чтобы сократить поток продаж душ я написал эту книгу. Дьявольская система работает на износ. - Николай Васильевич, я это вижу. Колесо дьявольской машины запущено 2000 лет назад имеет проекцию разрушения и движется к цели собственного разрушения, набрав великую потенцию разрушения. Благодаря накопленной потенции система движется по инерции и пока потенция не иссякнет механизм разрушения не остановится и не один Спаситель и Мессия не спасет мир зла от разрушения, какие бы усилия он не прилагал, а лишь усилит сопротивление системы. И тебе как дьяволу работы хватит на тысячи лет. - О чем же ты пишешь в своей книге? - Я пишу о том, что я не являюсь абсолютной формой зла, что я лишь исполнитель воли абсолютного зла, которое создало меня как образ абсолютного зла. Я подотчетная и подконтрольная форма. Меня создали как зло в противовес добру, по системе кнута и пряника, где кнут это я, а пряник это добрый бог. Дуальное сознание разделения разделило единый мир вечности на мир зла и добра и разобщило на два отдельных мира, на мир дьявола и мир бога. - Николай Васильевич, я живу в сознании единения, в едином мире вечности. Для меня существует единая вечность, где есть в своем единстве доброе зло и злое добро, я не делю мир на добрый и злой, плохой и хороший. Я знаю, что всё находится и хранится в системе единой вечности. Пусть там и существует в своем единстве. - Виктор, я пишу, что всё проявляет себя как показатель примера и примера показательности, исходя из этого любой пример заразителен для подражания как в злом, так и в добром, плохом и хорошем. Любой показательный пример своим примером показательности соблазняет и искушает для повторения и проявления вновь. Ну очень хочется быть похожим на кумира, идола, авторитета, звезду, умельца, творца, создателя и т.д. На дьявола быть похожим люди не хотят, они его боятся. На бога люди тоже не хотят быть похожими, потому что он им не понятен, не ощутим и не познаваем. Люди хотят быть мудрецами, философами, учителями, мыслителями. Пользуются в своей жизни их изречениями, трудами, мудрыми мыслями. Но это всё прямые, однобокие, прямолинейные, категоричные, буквальные подражания. К сожалению большинство людей работу дьявола и его проявления тоже воспринимают буквально и однобоко. Видят в них проявление буквального и прямолинейного зла и, исходя из этого делают конкретные выводы. Дьявол, как форма проявления является показателем высших проявлений зла. Очень мало людей в открытую станут проявлять высшие формы зла. В основном зло маскируется под благие намерения, а уже потом проявляется. Дьявол существует не для запугивания людей, а для проявления высших форм зла и разрушения и показательность его в этом постоянно показывает то, что надо прекращать творить зло, это плохо, не человечно, это не порядочно. Дьявол постоянно и конкретно каждый миг показывает, что не надо делать разумным людям, а люди, наоборот, подражают друг другу в плохом и даже в это изощряются. Проявляя собой зло, я показываю людям формы истинного зла и пытаюсь учить их жить правильно. Показывая примеры исключительного зла я делаю очень важную и нужную работу. Без меня сложно было бы людям понять, что такое зло и как правильно на него реагировать, как зло переводить в добро и творить конкретное добро. Никто не воспринимает меня как великого учителя. Я как проявитель высших форм зла, знаю истинную цену добра. Кроме меня истинную цену добра знает абсолютное зло. Я не пугало, как меня представляет церковь. - Для меня все являются учителями и дьявол тоже не исключение. Дьявол является для меня другом, он меня ничем не пугает. - Виктор, я пишу, что через познание дьявола как высшего злодея, каждому человеку необходимо осознать, что он является абсолютным злодеем, что в каждом человеке всегда жил и живет абсолютный злодей. Это осознание нужно для того, чтобы стать истинным добродетелем и истинным защитником от собственного злодейства. Существует формула, которая определяет собой глубокий смысл осознания: БУДУЧИ- НЕ СОВЕРШАЮ. Это означает, будучи злодеем, человек не совершает злодеяния и злодейства. Каждый человек изначально является дьяволом сам, иначе не возможно создать образ дьявола. Человек создает всё по своему образу и подобию. Редкие люди могут осознать себя как абсолютного злодея, потому что у большинства людей происходит извечная борьба между добром и злом. Часто крайности подменяют друг друга и человек заблуждается, ошибается и запутывается. В разделенном мире существуют две силы: одна созидающая, другая разрушающая. Вечность едина и цельна в своем существовании и эти две силы действуют одномоментно, как одна. Порой трудно бывает заметить, где и в чем происходит созидание и разрушение. Так как созидание и разрушение находятся в одной точке момента, то этот момент одномоментно созидается и разрушается никогда не созидая и не разрушая себя. Все люди любого возраста изначально враждебно относятся друг к другу. Это происходит по одной причине у всех – причине деления чего-то или кого-то. Дети дерутся друг с другом, потому что не могут поделить красивую игрушку, подростки дерутся, чтобы самоутвердиться в группе своих сверстников как лидеры. Самоутверждение с помощью кулаков, грубой физической силы, силой оружия, наглостью, хамством, грубостью. Выгоды для определения статуса, власти, силы, влияния, авторитета и присвоение в личное пользование чего-то отнятого или поделенного является нормой жизни обычных людей. Проявления ими злодеяний в различной степени отражается в обыденной жизни всех и каждого человека. Интересно то, что мало кто осознает в себе абсолютного злодея. Большинство людей очень ловко оправдывает и оправдывается в содеянном через философию оправдания. В этом все становятся философами. Всё оправдывается, даже самое гнусное, изощренное злодейство. Оправдание происходит мгновенно, а осознание себя таким какой ты есть очень медленно. Принять себя таким какой я есть очень сложное дело, а для многих вообще невозможное. Чтобы принять себя таким какой есть, надо познать свои пороки, слабости, недостатки, безумие, ничтожество и невежество, затем признать их в себе для себя и, начав с ними работать осознать себя таковым. Но кому захочется копаться в себе и искать всё то, что является противным, пошлым, плохим, страшным, не приемлемым, не желательным и т.д., лучше закопать в себе всё это, да поглубже и не вытаскивать на божий свет. Но человеческое естество вылезет наружу и всё равно проявит во всей красе. И никуда от себя такого не деться, не уйти и не спрятаться. - Виктор, я очень рад личной встрече с тобой. Мне очень хотелось выговориться тебе, человеку, воспринимающему меня как великого учителя, а не как пугало. Более я нигде и никогда не буду тебя сопровождать и вести специально. Силы зла не причинят тебе вреда, я об этом позабочусь. Ты проходишь свой великий путь достойно, что вызывает у меня восхищение. Я косвенно буду наблюдать за твоими передвижениями в пространстве и времени, оберегая тебя в пути. Возможно мы лично уже никогда не увидимся. Но чем черт не шутит. Он как-то грустно улыбнулся и посмотрел вдаль поверх моей головы. Пока, странник! Удачи тебе в пути! Мы попрощались и я пошел дальше из будущего в своё прошлое.

Я никогда не верил рассказам о потустороннем. И до сих пор отношусь к ним с иронией. Хотя два случая, которые произошли со мной двенадцать и шесть лет назад, я объяснить не могу.
Тогда я работал шкипером на лихтере в СЗРП. В моем распоряжении было судно длиной шестьдесят и шириной двенадцать метров. То есть его размеры повторяли размеры флагманского корабля адмирала Нельсона во время битвы на Трафальгаре. С той разницей, что корабль Нельсона был набит пушками и сотнями моряков, а мой лихтер грузился кабелем в Гавани, и его капитаном и командой был один я. Лихтер был построен в Финляндии фирмой «Раума-Репола» в 1956 году. Он был предметом зависти всех многочисленных буксиров и сухогрузов в акватории Невы и Маркизовой лужи. У меня были три каюты, обшитые жёлтой лоснящейся фа¬нерой. У меня был камбуз с замечательными финскими удобствами. Нако¬нец, у меня была настоящая финская баня. В рубке, наверху, я во время буксировки под мостами крутил штурвал, от которого не отказался бы и сам Нельсон. Но самое главное — в ахтерпике вялилась купленная у рыба¬ков плотва и корюшка, а под рядами её мирно плескалась во время качки жидкость в стеклянной бутыли емкостью в тридцать литров, — чистейший самогон. Нетрудно догадаться, что уважение и почти подобострастие капитанов буксирных катеров по отношению ко мне и моему сменщику пита¬лись именно из этой бутыли.
В те далекие времена жить было хорошо. Любой человек, который говорил — «я пишу» — пользовался уважением у окружающих, любовью у деву¬шек и боязливой ненавистью у начальства. Ему давали место у печки, колченогий стол и возможность пользоваться чаем номер «33».
Но чего-то не хватало мыслящим людям в то далекое время. Рука не поднималась создать что-либо великое. А ведь казалось бы — полстраны вечерами, после телевизора (заканчивался в одиннадцатом часу) садилось к столу, придвигало тетрадку за две копейки и выводило слово «рассказ». И больше ничего. Полстраны через пятнадцать минут пыхтенья и зубовного скрежета отодвигало тетрадку на завтра и лезло под женский бок. Как правильно поступал этот народ! Потому что остальные, немно¬гие, кто преодолевал эти пятнадцать минут, наутро вставали из-за стола зеленые от чифира и папирос, а в остальном результат был примерно тот же. За исключением упомянутого выше женского бока, который не был столь же неприступен, как чистая бумага.
Каюсь, я принадлежал к недостойной части моего народа. Поэтому лихтер с его четырьмя столами для сочинения рассказов (две каюты, кам¬буз, рубка) был наводнён тетрадками, бумагами и шариковыми ручками.
Я смотрел в сторону залива, небо темнело с востока, на западе розовела Швеция. Туда мне было не попасть во веки веков. Поэтому запад для меня был просто стороной света и ничем иным. С востока меня подпи¬рала моя страна, которая уже спала. Для кого мне оставалось писать? Для своей сестры, которая уже мало верила в мою удачу? Или для диспет¬чера СЗРП, который каждую смену отмечал моё местонахождение?
В тот сентябрьский вечер я решился не писать. Это было трудное решение, потому что постоянное самоедство составляет основу профессии. Каждое мгновение нужно быть готовым к тому, что это вдруг пойдет. Нельзя было это упустить, ни в коем случае! Потому что следующего раза могло не быть. Так что лежа под ночником с книжкой на груди (полезной книжкой! Или это Флобер, или Платон, или, на крайний случай, том «Истории дипломатии») и поглядывая иногда в иллюминатор на белею¬щий шпиль Морского пассажирского порта, я знал, что совершаю преступ¬ление. Но очень уютно было в постели, в чистых простынях! Так уютно, так хорошо. В декабре поеду на семинар драматургов в Рузу, там будет отдельный номер в Доме творчества, может быть, пьесу купят… или пос¬тавит какой-то недоумок…
Я засыпал.
Поэтому я положил книгу на столик, поднял руку и щёлкнул выключателем.
И в тот же самый момент я содрогнулся от страха.
Слева от двери, чернее темноты, был ОН.
В те короткие секунды, когда я с ужасом соображал, что мне делать, ОН не сделал ни одного движения. Я до сих пор отчетливо помню ЕГО позу: в черноте угла ОН был сгущением черноты, в своей неподвижн¬ости напоминая сидящего на корточках зэка, но именно легкость ЕГО про¬явления и одновременная тяжесть структуры (как будто из земного ядра) создавали невыносимое сочетание невесомости и придавленности — он па¬рил в абсолютно неудобной для человека позе полуприседа с расставлен¬ными крыльями, руками?.. были рога.
Не знаю, как я проскочил мимо НЕГО.
Сидя в рубке в одних трусах, дрожа от холода, я очумело смотрел на черную в рыбёшках огней воду, на Морской пассажирский порт, на тём¬ные цеха завода «Севкабель», на морские суда, стоящие у стенки…
Через час, продрогший, не только от холода, я осторожно спустился по трапу, зажёг свет в камбузе… Затем осветил коридор… Просунул руку в каюту, включил верхний свет…
Никого.
История имела продолжение.
Мой сменщик тоже писал. Когда-то он написал сценарий, оставленный им на «Ленфильме». А через год-два этот сценарий показали в новогоднюю ночь всей стране в виде двухсерийного фильма. Страна полюбила этот фильм. Мой сменщик был в ярости. Хотя, мне кажется, украденный сцена¬рий или рассказ, которые так широко пошли, должны примирить человека с потерей.
Моего сменщика любили актрисы. Он замечательно играл на балалайке весь репертуар Луи Армстронга.
Когда я менял его на рейде Кронштадта и произошло продолжение истории с дьяволом.
Мы мирно беседовали со сменщиком на камбузе, пропустив по рюмочке. Буксир, который должен был захватить сменщика на берег, уже пару раз рявкнул. Но мы имели право на какое-то время для сдачи смены, поэ¬тому не обратили на буксир особого внимания. К тому же мы прекрасно понимали, что нетерпение буксира объясняется только тем, что его капи¬тан прекрасно понимает, что происходит у нас на камбузе.
И здесь вошла актриса, одна из тех, кто любит слушать Армстронга в исполнении на балалайке.
— Это он! — закричала она. — Он!!
Выяснилось, что я (или дьявол, принявший мой облик) встретился ей в одну из ночей, когда она шла по коридору в гальюн.
На меня никогда в жизни не смотрели со страхом. Это лестно, но неприятно.
В дальнейшем сменщик сообщил мне, что этот лихтер напичкан вся¬кой чертовщиной. И рассказал несколько историй.
На следующий год я получил другой лихтер. Там было потише.
Через шесть лет, в начале мая мы решили снять дачу. Знакомый художник предложил мне Вырицу. Там у него были друзья, которые сдавали третий этаж замысловатого теремка, у церкви.
Жене и сыну место очень понравилось. Жена тут же вскопала полоску земли. Сын весь день играл в бадминтон с детьми хозяев. Мы сходили на речку — там было замечательное место с лодками, с дощатой купальней.
Мы привезли с собой два рюкзака и сумки с посудой, постельным бельем, продуктами. У нас был отдельный вход по винтовой лестнице. Две комнаты, где нам предстояло жить, были светлые и господствовали над деревянной Вырицей и её деревьями.
Мы легли спать рано, около одиннадцати. Жена с сыном в дальней комнате, а я справа от окна, выходящего на церковь. Занавесок на окнах не было. Не было и дверей между комнатами. Это, кажется, помогло мне на этот раз.
Снова был момент засыпания.
Неправду говорят, что мгновение остановить невозможно.
В этот миг засыпания — кратчайший миг! — когда я недовольно поду¬мал о том, что всё лето, в белые ночи, придется спать при свете, я увидел, как ОН уже летит ко мне от Южной Америки! Я понял, что ЕМУ хватит полмига для того, чтобы быть здесь, в Вырице! Что эти пол¬мига необходимы ЕМУ только для того, чтобы я закрыл глаза. Но я их не закрыл. Я вспомнил ЕГО, я видел его руки-крылья, которые он раскрывает там, южнее Бразилии, чтобы приземлиться у моего изголовья.
Я изо всех сил старался не закрыть глаза, я таращился в белое окно. Я старался позвать жену, но язык отказывался служить мне. Тогда я начал неистово ворочаться, я знал, что жена засыпает не скоро. Наконец, мне удалось сказать, вернее, промычать:
— Т…а…н…я…
И я клянусь, когда она прибежала и как бы разбудила меня, я не спал: я был в том состоянии полумига от сна, в котором пригвоздил меня дьявол.
Наутро мы отказались от дачи. Хозяева не поверили рассказу. Но мне это было и неважно.
Мы бежали из Вырицы с рюкзаками и сумками так же, как Мопассан бежал от Орли.
В этом году ровно шесть лет от истории в Вырице и двенадцать от истории на лихтере.
Честно говоря, я сам не рад тому, что проговорился.

Сорокалетняя Татьяна Малова очень спокойная и очень уравновешенная женщина. Своими повадками она решительно не напоминает истеричку, а уж тем более душевнобольную. Работает инженером в Ростове-на-Дону. Я встречался с нею несколько раз, побывал в ее двухкомнатной квартире на городской окраине, где и записал, уверен, правдивый ее рассказ о выходках нечистой силы в том доме.

Вот она, исповедь Татьяны:
Летом 1987 года всегда поздно по вечерам стал трезвонить звонок над входной дверью в нашу квартиру. Я распахивала дверь, но никого за ней не было! Затем начались тоже по вечерам странные телефонные звонки. Поднимаю трубку, а в ней молчание. Телефонные трели перемежались тарахтением звонка в прихожей в. течение двух недель… Потом прекратились, сменившись новыми странностями. И я, и мой муж, и наш малолетний сын ясно слышали, как паркет в квартире трещал под ногами какого-то невидимки.

Два года подряд пришелец шлялся по вечерам по комнатам, наведывался к нам два-три раза в месяц.
А в апреле 1989 года я наконец-то узрела его. О, лучше бы не видела! Проснулась среди ночи от сильной боли в груди. Очень удивилась и обеспокоилась, так как раньше грудь никогда не болела. Схватилась за больное место рукой, перевернулась на другой бок, и глаза полезли на лоб от изумления.

За окном висела луна. Ее свет хорошо освещал комнату. Вижу, рядом с изножьем моей постели стоит сущий дьявол ростом не выше полутора метров. Лохматый, кучерявый, черный. Голый! Весь обросший шерстью с головы до пят. На роже тоже шерсть. Глазищи пылают адским пламенем, как обмазанные белым фосфором. Я присмотрелась а он, оказывается, улыбается мне. Губы растянуты зверской усмешкой.

— Ты кто такой? спрашиваю, трясясь от страха. А он вместо ответа говорит высоким писклявым голосом:
— Хочешь, я сейчас приведу сюда своего брата? Сама не знаю почему, я роняю одно-единственное слово:
— Хочу.
И черт растаял в воздухе.

Буквально через несколько секунд он вновь материализовался из пустоты передо мною. Рядом с ним стоял маленький чертенок полметра ростом. Его голое тело тоже было покрыто лохматой кучерявой шерстью. А вот зато голова… Не своим голосом закричала я, когда увидела над волосатым тельцем лицо своего сына!

Черт обнял чертенка за плечи, отчетливо хихикнул, и его губы вновь расползлись в дьявольской усмешке.
— Нам очень понравилось у тебя, пропищал дискантом он. Мы еще придем сюда. Жди.
В следующий момент оба волосатых существа исчезли.

Через некоторое время одна моя близкая подруга пришла ко мне вечером в гости. Жила она на другом конце города очень далеко, и поэтому я оставила ее ночевать у нас. Ровно в полночь она переполошила нас с мужем истошными криками. Мы бросились к ней, стали расспрашивать: в чем, мол, дело? Видим, женщина не в себе, колотится в натуральной истерике. Сквозь слезы она, запинаясь, сказала, что не успела еще заснуть, как перед нею возникли невесть откуда три низкорослых существа, заросших густой черной шерстью. Когда моя подруга завизжала от ужаса, существа сгинули, канув опять-таки невесть куда…
Однажды вечером в августе 1990 года я лежала на тахте, но еще не спала. Свет в комнате был выключен. Муж и сын находились в тот момент в соседней комнате. Вдруг на меня навалилась сверху какая-то тяжеленная плита, абсолютно невидимая. Почудилось еще мгновение, и она проломит грудную клетку, раздавит меня в лепешку.

А рядом с тахтой висела на стене лампа-бра. Под нею болтался шнурочек, за который надо дергать, чтобы включить либо выключить лампу. Полупридушенная незримой плитой, я тем не менее умудрилась как-то дотянуться рукою до шнурка. Дернула за него. Вспыхнул свет. И то, что пыталось задавить меня, тут же отлетело куда-то в сторону… В последующие ночи я боялась спать в темноте. Так и спала при горящей на стене лампе.
И больше ничего не давило.

Зато стал раздаваться мужской голос, звавший меня по имени. Я пугалась, вскакивала с тахты никого в комнате нет! А голос то и дело окликал: «Таня!.. Таня!..» И одновременно слышался звук, похожий на громкое равномерное тиканье больших настенных часов. Между тем в нашем доме нет таких часов.

В ответ на эти бесконечные, изматывающие душу призывы «Таня!.. Таня!..» вскинулась я как-то раз на постели и вижу чашка и блюдце под ней, стоящие на нижней не застекленной полке серванта, равномерно покачиваются. Они переваливаются с боку на бок в такт загадочному громкому тиканью. Рядом с ними лежала на полке плоская тарелка. Вдруг тарелка задрожала, дернулась, сама собой перевернулась и замерла, стоя на ребре. А потом стала кататься по полке вперед-назад, как колесо.
Я ринулась к серванту, подхватила тарелку, прижала ее к груди… Не знаю, что делать… Села на тахту да так и просидела до рассвета с тарелкой под мышкой.
В те страшные дни, когда кто-то окликал меня по ночам по имени, мой восьмилетний сыночек часто жаловался на шум, мешавший ему спать. Ухало ночь напролет под его кроватью что-то, шевелилось там и пыхтело…
Надоело все это так, что хоть в голос кричи!

Все наши родственники, друзья и все сослуживцы как мои, так и моего мужа знали с наших слов о кошмарах, творящихся у нас. Один из сослуживцев мужа сказал:
— Существует народное поверье: если в доме бесится домовой, то это значит, что он голоден и его надо покормить.
Глупейшая идея, не правда ли?
Ежели ты домовой и живешь под одной крышей с нами, то вот тебе, милый, холодильник, а вот кухонный шкаф, где стоят на полках пакеты с крупами и лежит внизу мешок с картошкой. Открывай холодильник, залезай в шкаф, кормись на здоровье…
Но чего не сделаешь, когда положение просто-таки отчаянное? Вечером поставила я на то место в серванте, где тарелка сама собой поднялась на ребро, чашку с водой и блюдце с двумя пряниками. Каково же было мое удивление, когда утром я обнаружила и чашку, и блюдце пустыми. На следующий вечер я опять приготовила точно такой же ужин для домового. К утру вода из чашки и пряники с блюдца исчезли. А в квартире наступила благостная тишина.

Каждый вечер в последующие дни я продолжала готовить все ту же нехитрую кормежку для своего «жильца». Судя по тому, что она неведомо как и куда испарялась среди ночи, кормежка пришлась домовому по вкусу.
Миновало дней десять. И вот однажды поутру я обнаружила воду и пряники нетронутыми. Ага! Наелся и напился наш безобразник, стало быть. Мы с мужем облегченно вздохнули.
С той поры ничего необычного в нашем доме не происходило.

Хотите верьте, хотите нет, но этот мистический случай встречи с Дьяволом произошел со мной в лихие 90-е.
А что-бы не было ко мне лишних вопросов сразу скажу, в то время я не пил и не курил. Здоровье берег, да и не на что было, с работой в то время было тяжело.
Находился я тогда дома, занимался повседневными делами, или можно сказать ничего не делал, бил баклуши. По телевизору шла как всегда какая то чепуха. Жена на работе, ребенок в садике. Стою я у окна, смотрю с завистью на ребят во дворе, как они «Sprite» из баночки пьют, и думаю — «Нет, никогда мне не попробовать этот напиток, тем более из баночки, дороговато будет». И так мне горько стало, так душу защемило, ну конечно не из за напитка, а из за того что, в кармане у меня 10 копеек, в холодильнике кусок кальмара, впереди пустота. Сегодня плохо, а завтра будет еще хуже. Эх — вздохнул я. И тут спиной я почувствовал холодок. Поворачиваюсь и вижу, на диване сидит Он, Дьявол или Сатана, не знаю как назвать, знаю только что это существо представляющий собой высшее олицетворение зла и толкающий человека на путь духовной гибели. Сидит огромный, но как я заметил диван не продавливается под такой горой. Странно, подумал я. Кстати очень хорошо помню свое состояние. Голова чумная, не понимаю где я нахожусь, как будь-то в другом мире. Страха нет. Сдвинуться не могу. Сказать тоже ничего не могу. Ощущаю себя дубовым столбом. А он сидит, смотрит на меня и молчит. Мне показалось что он долго смотрел и молчал. Признаюсь, он по своему был красив, ощущалась сила и власть. У него была полная уверенность в себе и бесстрашие. Мне почему то так показалось. Наконец он заговорил, чистым голосом мужчины примерно лет тридцати (такого голоса я не слышал в нашем мире). Голос проникал в меня со всех сторон, не сильный и не тихий. Он мне говорил, что у меня будет очень долгая жизнь (по земным меркам), что у меня будет денег столько, сколько я захочу, будет у меня влась, женщины красавицы из красавиц. Но я должен буду отдать свою душу ему, после смерти.
Помню как я хочу сказать нет, а не могу выдавить. А он все говорит, говорит, какая красивая жизнь ждет меня впереди. Помню свои мысли, от которых мне было действительно страшно, вот сейчас он исчезнет, а я так и не смогу сказать ему нет. Ну не идут слова, спазм в горле.
Не-е-ет, закричал я ему мысленно, не-е-ет.
И он исчез. Растворился. А я снова оказался в своем мире, ноги двигаются, голова вертится, сердце бьется. Посмотрел в окно, а там кровавые облака (никогда больше таких облаков я не видел). Схватил я фотоаппарат (в то время я иногда калымил, делал фотографии детишек, ходя по садикам) и сфотографировал кровавые облака, что и прилагаю к своей истории.

Стоял жаркий июньский день последнего лета уходящего века. Тысячелетие тоже заканчивалось. Солнце, висящее на положенном расстоянии от Земли, недоуменно вглядывалось во все еще живую подопечную планету. Шесть миллиардов постоянно плодящихся и размножающихся аборигенов никак не могли поубивать и сожрать друг друга.

Популяция так называемых людей оказалась необычайно стойкой к внешним воздействиям, гибельным для всей прочей органики, и человечество, попыхивая сигаретками с фильтром и отхлебывая пиво из бутылок, продолжало жить-поживать и алчно озираться по сторонам. Динозавры и мамонты ушли в край вечной охоты, извергались вулканы и взрывались метеориты, бурлящие воды захлестывали материки во время Великого Потопа… - но человек уцелел. Уцелел, чтобы позднее, написать рукою одного из своих собратьев - Фридриха Ницше – свое жизненное кредо. «Все, что не убивает, делает нас сильнее».

По-хорошему, следовало жестоко наказать того, кто создал этот невыводимый микроб, и даже существовали письменные свидетельства, в которых упоминалось его имя. …И звали его Бог. Но предъявлять обвинение было некому, так как в тех же первоисточниках были предусмотрительно записаны следующие слова данного гражданина Вселенной – «И всякий, кто увидит меня, - умрет». Вот его никто и не видел.

Тем временем где-то в невообразимых глубинах мироздания сталкивались галактики, ненасытные черные дыры взахлеб глотали материю, пространство и время. Уже существовало темное вещество, на тот момент еще не открытое яйцеголовыми из Гарварда, и невидимо подрагивало уже зафиксированное поле темной энергии. Из виртуальных песочных часов, которые нельзя было перевернуть, необратимо утекали мгновения, оставшиеся до глобального краха нашей Системы. До полного и неотвратимого наступления всеобщей Тьмы. И срок этот был шесть миллиардов лет.

Историческая практика показывает, что в любом сообществе, где насчитывается более одного человека, очень скоро появляются особи, которые шагают не в ногу и не знают слова общей песни. Очень скоро они осознают, что их призвание заключается в движении в противоположную сторону. В лоне Церкви – это иноверцы, в армии – дезертиры, для государства – это диссиденты, для симфонической музыки – дэт-метал, для Рубенса – это Малевич, для Гомера – Артем Веселый.

В любом коллективе, образовании и направлении всегда найдутся представители пятой колонны.

У человечества тоже были внутренние враги. Они – в основной и преобладающей массе из корыстных побуждений – снабжали единоплеменников алкоголем, табаком и другими наркотиками. Насылали на них все новые и новые штаммы болезнетворных вирусов, кормили эрзац продуктами и стирали остатки разума с помощью необратимо внедренных в биомассы телевизионных зомбоящиков.

Глобальная экономическая система действует по очень простым законам. Один из них – если есть спрос, то обязательно будет предложение. В нашей стране спрос на изделия из ректифицированного этилового спирта был всегда, а у внушительного количества граждан, - помнивших унылые времена обществ трезвости и борьбы с пьянством, - тяга к алкоголесодержащим жидкостям была постоянной и неугасимой. В обычном порядке потребность населения в горячительных напитках утолялась через различные торговые точки. Но товара катастрофически не хватало. Аукались последствия сухого закона, - вырубленные виноградники и отсутствие винных танкеров из Алжира. Еще не было налажено промышленное производство волшебных химических порошков, превращавших бочку обычной воды в цистерну культового напитка типа «АГДАМ» или «АНАПА». Так что вино и водку можно было купить далеко не всегда и далеко не везде. И отнюдь не в любое время дня и ночи.

Вот поэтому существовала определенная категория продвинутых в развитии лиц, которая решала алкогольный вопрос по своему. Это были законченные индивидуалисты. Жадные и целеустремленные прагматики. Местные бутлегеры сами гнали самогон, разливали его в пластиковые бутылки и сами же продавали его всем желающим. Налогов, естественно никто и никому не платил. Поэтому товар становился крайне доступным по цене, и – существенный плюс – купить его можно было в любое время суток. Отдельным привилегированным личностям пойло отпускалось в долг.

Алкогольный бизнес считался прибыльным, доступным и традиционным.

Верховные генералы-пятиколонщики на передовую не выезжали и осуществляли общее руководство из своих заоблачных замков. В окопах сидели пехотинцы. Именно они булыжили низкокачественный спирт из канистр, разливали его в немытые бутылки и сбывали паленую водку жаждущим клиентам. Из-за пустых магазинных прилавков спрос был постоянным и круглосуточным. Банковали в основном локальные барыги, но иногда среди них попадались человеконенавистники идейные.

Герой нашего повествования Сеня одного такого знал. Они были знакомы еще с Сениной студенческой поры. Звали его Гуго Гугович, и состоял он тогда преподавателем на университетской кафедре научного атеизма. И как-то раз, во время зимней сессии, имела место быть сдача антирелигиозного зачета. Наш студент лекции не посещал и познакомился с профессором прямо за экзаменационным столом. Гуго Гугович прогульщиков не любил. Поэтому, когда Сеня вышел отвечать на вытянутые им билеты, преподаватель не дал ему сказать ни слова по существу, а предложил побеседовать на теософские темы.

Слово за слово. Аргумент против аргумента. В конце концов обоих спорщиков понесло. Сеня никогда не был набожен и придерживался постулата, гласившего, что религия – это опиум для народа. Но в тот раз, из какого-то чувства внутреннего противоречия, а скорее всего вследствие остаточных явлений недавнего новогоднего застолья, в мозгах у него что-то переклинило, - и он объявил себя последователем каодаизма.

После Сениного заявления лицо профессора исказилось. Как у нациста №2 Германа Геринга, когда тот, на Нюрнбергском процессе, увидел восставшего из мертвых фельдмаршала Паулюса.

Чуть погодя, Гуго Гугович сообщил Сене, что его поведение идет в разрез с единственно верной политикой партии и абсолютно несовместимо с моральным обликом молодого строителя коммунизма.

В ответ студент заявил, что никогда не принимал участия в сексуальных оргиях.

За это он тут же был обозван вьетнамским масоном и изгнан из кабинета к чертовой матери.

Где-то через месяц Сеня зачет, конечно, сдал. Но только после того, как доканал преподавателя, заявив, что каодаизм – это единственно верная и правильная тема, ибо в сонме канонизированных авторитетных граждан там присутствует небезызвестный Владимир Ильич. Который Ленин.

А против Лысого Вовы в те идейные времена переть было крайне опасно и неразумно.

Затем студент и профессор вполне дружелюбно общались и даже пару раз выпивали.

А потом жизнь Гуго Гуговича взяла и рухнула. Как Башни Близнецы в Нью-Йорке. Видимо, прогневил он своей антирелигиозной пропагандой всех невидимок-небожителей, и решили они покарать ренегата.

Внезапно выяснилось, что в его семейной ячейке таился предатель. Жена-пятиколонщица. Которая грезила о перемене мест и мужа. Мстительные боги тут же прислали в город бродячий цирк, а маленькой дочке – приглашение на веселый праздник. Мама повела дочку на представление. А там… Она увидела на арене своего искусителя. Им оказался акробат Валера. Он был рыж, кудряв, конопат и малоросл. В холке он был чуть выше табуретки. Но все это не имело абсолютно никакого значения, ибо Валера обладал огромным мужским достоинством, которое никак нельзя было скрыть гимнастическим трико в обтяжку. И охватила жену профессора пагубная и неугасимая страсть.

Кончилось все это печально. Для Гуго Гуговича. Так как жена- блудница оказалась еще и ушлой дамочкой. Она оперативно оформила развод и продала приличную квартиру в доме на набережной с чудесным видом на речные просторы. Вскоре она, забрав несмышленую дочку, укатила в цирковой кибитке вместе с обретенным рыжим гуттаперчевым мальчиком навстречу бесконечным приключениям… А профессор остался у разбитого корыта. Но не совсем в придорожной канаве, а в персональной комнате щитового барака возле железнодорожной магистрали. Именно там, под ритмичный колес перестук, потерял он веру в человечество и вселенскую справедливость. Ненависть к жене, променявшей его на акробата, инфекционным образом распространилась на весь род людской.

Эпизодические выпивки незаметно превратились в продолжительные запои. Пьянство и преподавание в университете оказались несовместимыми, и когда пришла пора выбирать, - верх одержал зеленый дракон.

Появилось много свободного времени, – и Гуго Гугович начал размышлять.

Воспринимая человечество как источник неприятностей и вечную угрозу для окружающего мира, он решил объявить ему партизанскую войну. Начинать открытые боевые действия было неразумно и бессмысленно. Ну, мог, конечно, профессор выскочить на улицу с кухонным тесаком и нестись по тротуару, нанося лихие сабельные удары случайным прохожим. Удалой рейд не продлился бы далее ближайшего перекрестка. Где дикого бойца-одиночку забили бы монтировками свирепые таксисты, или линчевали на светофоре другие самодеятельные дружинники.

Для постоянного и эффективного уменьшения количества человеческой биомассы требовалось находиться к ней как можно ближе. Поэтому возникла проблема географической локации, - так как щитовой барак, населенный бывшими интеллигентными людьми, стоял на отшибе и практически за чертой города. Экс-учитель решил вопрос грамотно и незатейливо. Сначала он застраховал свою жилплощадь, а неделю спустя, когда его соседи бурно отмечали день летнего солнцестояния, он подпустил к ним красного петуха. Барак полыхнул как пороховая бочка, и сгорел дотла вместе с маргиналами обитателями. Чудом уцелевшему Гуго Гуговичу выплатили страховые деньги, на которые он тут же приобрел частный домик на границе с большим спальным районом.

Дабы обезопасить свою деятельность, свежеиспеченный бутлегер вступил в преступный сговор с местным участковым. Обговорив сумму за крышевание, они ударили по рукам. Коррумпированный милиционер оберегал подопечного от проверок, обысков и наездов своих бродячих однопогонников, рыскавших по чужим территориям в поисках нетрудовых доходов.

И процесс пошел. Забурлила бражка в сорокалитровых алюминиевых флягах, закапал прозрачный первач в подставленные стеклянные ёмкости. Хлынул заводской спирт в огромные детсадовские кастрюли и бывшие свиные корыта.

Сарафанное радио сработало быстрее беспроводного Интернета, и едва была изготовлена первая партия востребованного товара, - как в дверь к профессору уже стучались. К хижине дяди Гуго хлынули паломники, словно на хадж в Мекку. Они приобретали толику жидкого счастья и умиротворенно отбывали восвояси. Чтобы вскоре обязательно вернуться. И купить ещё. И ещё. И ещё.

Потом они начинали вешаться, выпрыгивать из окон и шагать под груженые «КАМАЗы». Или калечить, душить, стрелять, резать друг друга, родственников, соседей и совсем посторонних граждан.

Чего, собственно, и добивался Гуго Гугович.

Отошедших в мир иной увозили на погост. Но, вопреки всем законам логики, количество любителей состояния измененного сознания, не уменьшалось. Напротив, их становилось всё больше и больше. Как в старой сказке про битву богатыря с последним динозавром Змеем Горынычем. …Отрубит добрый молодец змеиную голову, а вместо одной отсеченной три новых вырастает.

Требовалось принятие каких-то радикальных мер.

Профессор обложился книгами и попытался отыскать ответ на страницах пыльных фолиантов. Ответа не было. Источники темных знаний необратимо устарели. От современников толку было еще меньше. Такие скользкие типы как ЛаВей, проповедовали скорее подростковый гедонизм, чем тотальное человеконенавистничество.

Гуго Гугович решил, что пора переходить на новый уровень.

Он уже давненько приметил неразлучную парочку из двух запойных программистов. Одного звали Колян, другого – Толян.. Головы у ребят были светлыми, в смысле умными, но владела молодыми людьми древняя пагубная страстишка. Любили они выпить. Но, с течением времени, дозы поглощаемого напитка становились все больше, и зарплата уже не успевала перекрывать неминуемые расходы. Глаза у компьютерных гениев становились всё печальнее, но экономическая обстановка в стране никак не улучшалась. Работали пятиколонщики, засевшие в государственных структурах. Они, словно термиты, разъедали систему изнутри. И дело свое они знали.

Дождавшись очередного визита программеров, профессор сделал им предложение, от которого те не смогли отказаться.

Для начала, интриган пригласил Коляна с Толяном внутрь.

Уже одно только это обескураживало и сбивало с толку. Нарушалась процедура. Клиенту следовало пройти в незапертую калитку и постучать в дверь профессорской хибары.

Дверь была надежной, толстой и особо прочной. Одним словом, - из дуба. Подобными изделиями (только железными) оснащают тюремные камеры. Повыше центра двери там устроена форточка, в которую заключенным периодически суют миски с баландой.

В хижине дяди Гуго уличные пришельцы пихали в дверную форточку скомканные ассигнации и получали взамен булькающие пластиковые бутылки различного калибра.

Шагнув за порог, Колян с Толяном миновали светонепроницаемые сени и оказались в жилом отсеке. Хижина дяди Гуго, собственно говоря, состояла из двух помещений, - производственного цеха, где изготавливалась отрава, и комнаты, в которой угрюмый хозяин вынашивал свои человеконенавистнические планы.

Обитаемая зона была загромождена до невозможности.

У рассохшегося окна стоял древний кухонный стол. Над столом висела желтая деревянная коробка маятниковых часов, над окном громоздилось устройство, напоминавшее внутреннюю часть списанного промышленного кондиционера.

И повсюду были книги, книги, книги… Толстые и тонкие, ветхие и новехонькие, в кожаных, картонных и бумажных переплетах… На латыни, на русском, немецком, английском и черт знает каких ещё языках … Они виднелись под столом, рядом с непонятного цвета системником, и наполняли самодельные полки у стен, - от пола и до потолка. «Молот ведьм» и «Золотая ветвь», Ницше и ЛаВей, Карлос Кастанеда и Ирвин Уэлш, сочинения бывшего прапорщика Миши Бакунина и князя Петра Рюриковича Кропоткина, альбомы Босха и Дали и т.д. и т.п. и etc .

Там где не было печатных изданий, громоздились и грудились бутылки из-под скотча и бурбона, непонятные свертки и кульки, а из красного угла горницы на программистов свирепо пялились пустые глазницы черепа неведомого существа. Возможно, это был тот самый ненайденный череп недостающего звена в человеческой эволюции.

Итак! – Хозяин обители щелкнул пальцами, чтобы привлечь внимание озиравшихся по сторонам гостей. – Зачем я вас сюда пригласил?

Зачем? – тупо переспросили посетители.

У меня сегодня презентация нового продукта. – Профессор скакнул к столу, взмахнул развевающимся рукавом, и выставил на поцарапанную столешницу два классических граненых стаканчика. Гуго Гугович наполнил их из большой непрозрачной бутыли синего стекла и протянул Коляну с Толяном. – Вот. Прошу отведать.

Что это? – спросил кто-то из программистов.

Жидкая ночь, - сказал профессор.

Фраза канула в пустоту. Её никто не понял. Ни Колян, ни Толян. Единственным человеком, который мог по достоинству оценить цитату из Джима Моррисона, - был Сеня. Но Сени рядом не наблюдалось.

А причем здесь ночь? – сказал один из гостей. – День на дворе…

Ладно, уж… - махнул рукой хозяин. – Пейте.

…Казалось, что зашипел невидимый граммофон, и из тьмы необратимо канувших в Лету двадцатых нэпманских годов, донеслись разудалые и милые сердцу русского человека голоса. «Стаканчики граненые, упали со стола…»

Но это только казалось.

Дуэт синхронно заглотил содержимое стаканчиков.

Колян с Толяном замерли, шевеля губами и вперив в профессора невидящий взгляд вытаращенных глаз.

Это… - прохрипел Колян, - эт-то…

Сколько градусов? – закончил фразу Толян.

Семьдесят пять, - быстро сказал Гуго Гугович. – Настоящий первач. Самый, что ни на есть натур продукт. Чист, как слеза Менделеева.

Дмитрия Иваныча? – уточнил опомнившийся Колян.

Вот и-именно.

Какой ценник? – взял быка за рога Толян. – Заберем все, что есть.

Да кто ж тебе отдаст? – глумливо поинтересовался хозяин.

Как так?! – опешили Колян с Толяном.

А вот так, - отрезал профессор. – Но у меня к вам дело.

Какое?

Предлагаю бартер. Я вам – первачок… А вы мне…

Да говори же, не тяни, - засуетились программисты.

Короче говоря, - сказал профессор. – Напишите мне вирус.

Детализируйте запрос.

Мне нужно нечто этакое. Какой-нибудь крайне заразный мутант. Гибрид « ILOVEYOU » и «Чернобыля».

Не вопрос, - сказали Колян с Толяном. – И сколько ты нам за него нальешь?

Предлагаю пожизненное обеспечение, - торжественно и внятно произнес хозяин. – Из расчета – литр в уикенд.

Два, - мгновенно среагировал Колян.

Три, - сказал Толян.

Принято, - кивнул Гуго Гугович. – Уточним сроки?

А чего их уточнять?.. Получишь свой вирус через семь дней. В связи с чем, - гони аванс. Три договорных литра.

Достигнув консенсуса, стороны ударили по рукам.

…Ребятки были умненькими, способными и одаренными.

По ночам они спали и видели сны про вторжение в Силиконовую долину и мытьё грязных кирзовых сапог в искусственных водопадах на делянке Билла Гейтса.

Всем этим лихорадочным мечтаньям не суждено было воплотиться в реальность. Потому что сидели юные дарования на мертвом российском якоре… Не пускали их в ликующий звездный полет толстые неряшливые жены и вечно орущие сопливые дети, нажитые в тот чудной период взросления, когда чувства брали верх над разумом…

Ровно через неделю заказ был готов.

Программисты, снова запущенные в жилой отсек дяди Гуго, вручили хозяину сидюшку в бирюзовом пластиковом боксе и, нервно почесываясь в ожидании чуда, переминались у порога с ноги на ногу.

А вы в срок уложились, - задумчиво сказал профессор.

Ну-у-у, - протянул Колян, - написали-то мы его, – пока твой аванс усугубляли. А всё остальное время – название мутанту придумывали.

И как? – спросил хозяин. – До чего додумались?

- «Поцелуй Фукусимы», - выдал Толян.

М-м-м… Фугу-сима…Занятно, - сказал Гуго Гугович. – Насколько я помню японский… Фугу – это крайне ядовитая рыба, и если повар её неправильно приготовит, то любой, отведавший деликатеса, непременно сыграет в ящик. Итак, получается следующая трактовка названия – «Смертельный поцелуй». Что ж, очень мило.

Нет, - сказал Колян. – Рыба здесь не при делах. Просто вышло так, что в нашу исследовательскую шарашку поступил заказ от одной экологической конторки, люто ненавидящей атомную энергетику.

Гринпис? – спросил профессор.

Не-а, - покачал головой Толян. – Во! Вспомнил. «Мементо Чернобыль».

И эти самые экологи, - продолжил Колян, - наняли нас выявить самые опасные локации АЭС на планете.

Ну и? – спросил хозяин.

По всем прогнозам – это атомная станция Фукусима-1. Неведомые враги японского народа возвели постройку в активном сейсмическом районе… Но мало того. Как оказалось, - там и цунами обычное дело. Как у нас похмелье в понедельник. Так что осталось дождаться сильного толчка и высокой волны. И тогда….

Что тогда? – для проформы поинтересовался Гуго Гугович.

Настанет полный джек-пот. Чернобыль будут вспоминать, как легкую тренировочную разминку.

Вот и чудненько, - сказал профессор, - вот и ладненько… Но это проблема для тех, кто доживет.

С этими словами он протянул визитерам обещанную трехлитровую мзду.

Уже из-за порога Толян крикнул:

Дядя Гуго! А ты вирусы запускать умеешь?

Нет, но я быстро учусь, - ответил тот.

Учиться – это долго. Быстрее – спросить у профессионала. У меня. – И, не дожидаясь вопроса, тут же сказал. – Нужно просто послать Емелю. Электронное письмо самому дорогому и любимому адресату. И всё. Дальше процесс пойдет сам.

Колян уже нетерпеливо дергал коллегу за рукав. Толян, наконец-то, повернулся, они стартовали с места рысцой, практически сразу перешли на галоп и через пару секунд исчезли за углом деревянного забора.

Я желаю счастья вам… - гнусаво простонал вслед гостям дядюшка Гуго. Он слегка изменил строчку шлягера Стаса Намина, популярного лет двадцать, а то и тридцать тому назад.

На самом деле профессор не желал счастья ни одному человекообразному существу на этой планете. Совсем наоборот.

У него имелся план действий.

Гуго Гугович хотел активировать вирус посредством почтовой рассылки.

Послать электронное письмо он собирался не кому попало, а своему старому знакомому, – Сене. Бывший студент должен был стать тем самым инфицированным агнцем, принесенным в жертву на алтарь борьбы с человечеством.

Единственное, что оставалось сделать, - это модифицировать вирус до нужной кондиции. Чтобы превратить банальную компьютерную заразу в беспощадное оружие грядущего апокалипсиса. У бутлегера был в наличии необходимый ингридиент, - заклинание, написанное кровью на куске выделанной человеческой кожи.

…Минувшей весной, когда промерзшая ночь судорожно куталась в сырую пелену набухших облаков, в дверь профессора постучались. Бодрствующий хозяин метнулся к порогу. Опасаясь выстрела в амбразуру из двустволки, он приоткрыл форточку и, оставаясь невидимым снаружи, выкрикнул дежурную фразу:

Кого там черт по ночам носит?!

Доннерветтер, майне либен, - прозвучало в ответ. – Помоги мне, добрый человек. Ведь всё равно не спишь.

Ведомый каким-то наитием, дядя Гуго отомкнул все замки и отодвинул задвижки и запоры.

На освещенном сорокаваттной лампочкой крыльце стоял взъерошенный, лохматый мужик с бородой в стиле Гришки Распутина. Он был наряжен в красную косоворотку, черный жилет, застегнутый на двенадцать блестящих пуговиц и синие шелковые шаровары. Обут он был в остроносые, расшитые бисером, сапоги-казаки.

Ну и… - едва открыл рот бутлегер.

Короче, - сказал незнакомец. – Их бин цыган. А зовут меня Дитрих. Наш табор шёл по Великому шёлковому пути из Берлина в Биробиджан. И случилось так, что по дороге я отстал от своих. Теперь догоняю.

Я ваших давно не видал, - сказал профессор. – С детства.

Натюрлих, - кивнул мужик. – Тогда дай мне яйки, млеко, шнапс и цигареттен. Не пожалеешь.

Может тебе ещё и проституток вызвать? – спросил Гуго Гугович. – За мой счет.

Найн, - замотал головой ночной гость. – Шлюх не надо. Я жрать хочу.

И опять таки, руководствуясь какими-то подсознательными инстинктами, дядя Гуго не отправил бродягу восвояси, а собрал ему в старый солдатский вещмешок краюху черствого хлеба, коробок спичек, двухлитровую пластиковую бутыль с настоявшейся брагой и пачку черных китайских сигарет, забытую или оброненную кем-то из нетрезвых клиентов.

Данке шён, - сказал цыган Дитрих. – Спас ты меня в тяжкий час лишений. Значит, я должен тебя отблагодарить. Скажи мне – враги у тебя есть? Я расправлюсь с любыми из них.

Врагов у меня много, - признал бутлегер. - И имя им – легион.

Не страшно, - отмахнулся собеседник. – Чем больше объектов воздействия, тем мощнее функционал поражения.

Он полез за пазуху и достал из внутреннего кармана жилетки старенький холщовый кисет.

Вот. У сердца храню. Я своих врагов извел, - жену и тёщу. Пускай теперь тебе пригодится.

Так что же это такое? – возжаждал узнать профессор.

Формула. Заговор. Заклятье, - сказал цыган Дитрих. – Называй как хочешь.

Где взял?

Унаследовал.

Не жалко отдавать?

Нет. Мне всё одно помирать скоро. Опухоль у меня в голове. Капут близок. Я уже имя своё забываю.

Тебя зовут Дитрих.

Хорошее имя.

Дядя Гуго вышел на крыльцо, а бородатый человек закурил черную сигарету.

Цыган поведал профессору жуткую историю про своего двоюродного деда Михая, схваченного нацистами во время Второй мировой войны и брошенного в концлагерь «Аушвиц II (Биркенау)». Там он попал в лапы маньяков одного из подотделов зондеркоманды « H ». Подручные оберштумбанфюрера СС Рудольфа Левина пытались создать чудо-оружие, которое могло изменить ход войны. В конце декабря 1944-го лихорадочные исследования ученых Аненербе увенчались успехом.

Зондеркоманда « H » занималась ведьмами. Дотошно выяснялось, - как звали колдунью, когда, где и за что она была казнена. Потом устанавливались имена потомков и места их проживания. Найденные препровождались в Освенцим. И вот, одна из женщин, чья пра-пра-пра- бабка в начале 17-го века была сожжена в Бонне, не выдержала истязаний и созналась, что ей известно о существовании колдовского артефакта. Посланные курьеры в черных мундирах вернулись в концлагерь с обретенным сокровищем.

Текст на кожаном лоскуте состоял из латинских букв, но к латыни никакого отношения не имел. Родственница ведьмы, сожженной двести лет тому назад, пояснила – чтобы заклинание подействовало, нужно было послать жертве какой-нибудь предмет. Перед отправкой подарка или письма, следовало четко назвать имя адресата и прочитать заклинание на пергаменте.

И всё. Запускался необратимый смертоносный процесс. Получив посланный предмет, жертва впитывала заряд губительной энергетики. Начинался инкубационный период. Через двенадцать часов носитель становился заразным, через сутки - умирал.

Ученые со сдвоенными молниями на петлицах наморщили лбы. Ещё бы. Они стали обладателями оружия, которое – при условии правильного применения – гарантировало власть над миром. Флаг со свастикой должен был реять над всей планетой.

Любознательные эсэсманы решили разобраться в природе заклинания и механизме его воздействия. Оказалось, что получение адресатом посланного ему предмета, провоцировало запуск необратимых психических процессов. В подкорке нажималась кнопка «Страх».

Сначала у жертвы появлялось чувство легкой обеспокоенности и боязливости; эти на первый взгляд незначительные симптомы проявлялись наплывами и постепенно перерастали в манию преследования. Вскоре человек терял способность здраво мыслить, его мозг терял функцию самоконтроля и на свободу вырывались ранее подавляемые негативные эмоции. Жертвой овладевал панический, животный ужас, мгновенно передававшийся всем, кто находился поблизости. Те, кто совсем недавно были людьми, теряли человеческий облик, превращались в диких зверей и убивали каждого, на кого падал взгляд их налитых кровью глаз. В конце концов бывшие люди не выдерживал воздействия зашкаливающей дозы неконтролируемого ужаса, – и их мозг словно взрывался изнутри.

Страх – сам по себе – действенный инструмент мудрой природы, наличие которого способствовало выживанию любого мало-мальски разумного вида в процессе эволюции. Но когда страх превращался в дикий, всепоглощающий ужас, – тогда у жертвы не было ни малейшего шанса на спасение.

Дед Михай угодил во всю эту историю абсолютно случайно.

Он был из оседлых цыган и проживал в центре Бухареста в уютной квартирке своей дамы сердца. Пышногрудая Флорика работала певичкой в ресторане при отеле «Атеней», а её кавалер изымал профит из карманов растяп и ротозеев, бродивших по городским рынкам и привокзальной площади.

Михай был натуральным блондином, красивым на лицо и приятным в общении. В самом начале войны ему подфартило, и он купил у знакомого торговца краденым документы недавно погибшего фольксдойче Михаэля Бойзенберга, обладателя постродовой травмы и поэтому никак не пригодного для военной службы. Вроде бы все складывалось удачно, и прошла бы война стороной…

Да вот не жилось Михаю спокойно, и как-то летним вечером проскакал мимо него по мостовой конный немецкий фельдъегерь. Проснулись в Михае гены предков, запела его цыганская душа… И выследил он немца и украл его лошадь. Но за время сладкой жизни с певичкой Флорикой навыки конокрадства были утрачены, поэтому схвачен он был быстро и - по факту -влип как кур в ощип. Окончательно и бесповоротно. Не расстреляли его по одной причине – потому что фольксдойче. Но дали срок за конокрадство и, как уголовника, отправили на перевоспитание в Освенцим.

Оказавшись в концлагере, Михай-Михаэль был назначен помощником фельдшера в барак зондеркоманды «Н», вследствие чего и оказался непосредственным очевидцем всех событий. Многие годы спустя он рассказал о пережитом своему единственному наследнику двоюродному племяннику Дитриху.

Но вернемся к заклинанию сожженной ведьмы из Бонна.

Близился конец войны. На Восточном фронте Красная Армия, восставшая из пепла катастроф начального периода войны, колошматила гитлеровские войска в хвост и гриву. В тот рождественский вечер 1944-го года Михай находился в бараке зондеркоманды «Н» и ждал, когда прозвучит команда загружать ящики в фургон большого армейского автомобиля. Предстояла спешная эвакуация в замок Вевельсбург.

Из коридора, сквозь зарешеченное внутреннее окно, он мог видеть пергамент с заклинанием, лежащий на белом металлическом столе. Михай, всегда державший ушки на макушке, знал об артефакте, и даже пару раз его видел, пусть и мельком. Кусок человеческой кожи притягивал взгляд. Помощник фельдшера ухватился за решетку и зачарованно уставился на непонятные письмена, темневшие на светлом лоскуте.

Вот тогда всё и случилось. Крыша строения исчезла. Михай задрал голову и увидел, что вместо ярких звезд, которые должны были сиять на ночном небе, - над бараком колыхался сгусток непроглядной, бездонной тьмы. Внутри темного массива замелькали багровые и грязно-серые вспышки. Чуть погодя они начали двигаться, потом вращаться и, наконец, сложились в подобие гигантского смерча, который гнулся и приплясывал в бесконечной пропасти взбесившегося неба. Нижний конец крутящейся воронки был узким и тонким, он, словно ожившее щупальце, тянулся к лежавшему на столе пергаменту. И, едва изогнутый конус соприкоснулся с лоскутом кожи, Михай увидел смутные образы внутри ставшего прозрачным тела смерча. Это были сонмы душ. Сотни тысяч.. Плачущие, рыдающие, кричащие, молящие о пощаде. Всё, что осталось от людей, – женщин и мужчин, детей и стариков,– когда-то вошедших в ворота концлагеря. Выход оттуда был только один – через врата небесные. Лучшие представители немецкой расы, – высокодуховные воины и воительницы в черных фуражках, украшенных изображением «мертвой головы», - самоотверженно и добросовестно отправляли на тот свет стада бесчисленных недочеловеков.

По всей территории великого рейха велся тщательный и аккуратный отбор. Испокон веков германцы славились своей педантичностью. Существовали пособия и таблицы, руководствуясь которыми, можно было снять мерки с черепа подозреваемого и определить степень его расовой чистоты. В обществе «Аненербе» специалистом по этому вопросу слыл исследователь динозавров, профессор анатомии и, по совместительству, гауптштурмфюрер СС Август Хирт.

Попавших по классификации фюрера под определение «унтерменшен» и прочих преступников, - трамбовали в товарные вагоны и, как скот, везли на бойню.

Михай, вцепившийся в прутья решётки, зажмурился что было сил, - но безуспешно. Сквозь стиснутые веки он продолжал видеть искаженные лица безвинно замученных и убиённых.

…Минуло мгновение, длившееся тысячу или миллион лет…

Колдовской артефакт словно всосал в себя содержимое сумасшедшего вихря. На секунду пергамент набух и раздулся, как кровавый пузырь, но не лопнул, а обрел прежнюю форму и вновь расстелился на белой металлической столешнице.

Все закончилось. Открывший глаза Михай увидел над головой прежнее деревянное перекрытие потолка. Поблизости никого не было, он был единственным очевидцем случившегося.

Аушвиц все годы своего существования словно ждал этого артефакта. Место и вещь принадлежали одному измерению, - вселенной страха, горя и ужаса. Невыносимая боль, чудовищные муки и безмерные страдания, порожденные местом, - напитали и многократно усилили мощь заклятия.

Эвакуация зондеркоманды «Н» из концлагеря состоялась по заранее составленному временному графику. Также по расписанию состоялась погрузка ящиков и посадка персонала в отдельный литерный вагон на ближайшей железнодорожной станции. Состав уже пересек границу Германии и, дожидаясь темноты, стоял на запасных путях. Тогда и появился отбившийся от стаи шальной четырехмоторный бомбардировщик «В-24». Всё, что было нужно американцам – это избавиться от боевой загрузки и вернуться на британскую базу. Летающая крепость отбомбилась вслепую и, как это часто случается, - получилось очень удачно. Сброшенные бомбы накрыли притаившийся эшелон. Сила взрывов сбросила исковерканные вагоны с насыпи.

Михай, с разбитой головой, но живой, очнулся уже в сумерках. Где-то в голове состава перекрикивались санитары и пожарники, а рядом стонал какоё-то человек. Оказалось, что это шарфюрер Рольф. Не в силах с собой совладать, помощник фельдшера дал волю рукам. Его пальцы сомкнулись на жирной шее эсэсмана мертвой хваткой. Удавив Рольфа, заключенный обшарил его карманы. За пазухой шарфюрера был спрятан холщовый мешочек с артефактом.

Михай вытащил из кобуры мертвеца люгер и, сжимая пистолет в одной руке, а кисет с пергаментом в другой, - побрел к темневшему неподалеку леску, в сторону польской границы.

…Проснувшись, Гуго Гугович обнаружил себя лежащим на полу в сенях. Он покоился на спине, раскинув в стороны руки и ноги, - в позе морской звезды, расплющенной неумолимым катком асфальтоукладчика.

Профессор с трудом принял сидячее положение и увидел входную дверь. Она была тщательно задраена на все замки и запоры. В пустой звенящей голове носились редкие обрывки бестолковых мыслей. Откуда-то из области мозжечка доносилось нудное пиликанье, очень похожее на азбуку Морзе. Но дядюшка Гуго азбуки Морзе не знал, и поэтому принять сообщение был не в состоянии.

Он ничего не помнил. Каждая клетка тела ныла и болела. Вдобавок ко всему, бутлегер испытывал невыносимую, испепеляющую жажду. Он чувствовал себя верблюдом, которого зверски избили и бросили подыхать на песчаном бархане.

Отгоняя бредовые воспоминания о том, чего скорее всего, не было, дядюшка Гуго в несколько приемов поднялся на ноги и поковылял на кухню.

Ступив за порог, профессор добрался до захламленного стола, надеясь найти на нем какую-нибудь ёмкость с водой. Требовалось потушить пожар, пылавший в организме. Рассмотрев и узнав чайник, Гуго Гугович ухватился за полуотломанную ручку и присосался к носику. Он судорожно глотал и глотал льющуюся жидкость, но не чувствовал её вкуса. Высосав последнюю каплю, бутлегер с грохотом вернул посудину на прежнее место. Внезапно мутная пелена сознания колыхнулась и очистилась. Ласковая бодрящая волна промыла и восстановила каждый рецептор в измученном теле.

Опаньки, - сказал дядя Гуго. - И понял, что в чайнике была поспевшая бражка.

А потом он вспомнил всё.

Незваного гостя цыгана Дитриха, историю про концлагерь Аушвиц и тайну колдовского артефакта. Судя по мерзкому самочувствию, во время общения они периодически смачивали горло, и отнюдь не водой или чаем…

События минувшей ночи обрушились на его похмельный мозг как атомная бомба на Хиросиму. Профессор вспотел. Он схватил грязную тряпицу, свисавшую с пучеглазого монитора, и вытер ею намокший лоб. Тут же швырнул тряпку в угол и сунул ставшие ненужными руки в карманы просторных брюк.

Да ну, - сказал он. – Не верю.

Когда Гуго Гугович рывком извлёк руки наружу, - пальцы правой сжимали невеликий холщовый кисет.

В-о-о-т, - удовлетворенно протянул бутлегер.

Внезапно его ноги отказали, и он плюхнулся на кстати оказавшийся рядом стул. На ветку росшей за окном березы вспорхнула певчая птица и нежно защебетала свою вечную песенку – о наставшем лете, чудесных странах и бесконечной любви.

С края крыши на певунью хмуро косился местный кот. Он давно бы отгрыз шумной птице голову, - но всё никак не мог до неё дотянуться. Кот был сам по себе, - ходил, где хотел, спал, где хотел и ел, где хотел. Часто столовался у дядюшки Гуго. Тот звал его Кус-кус, и хвостатый индивидуалист иногда отзывался.

Вытаращив глаза и не мигая, профессор смотрел в окно. Он не видел ни певчей птицы, ни березы, ни соседского забора. Перед его мысленным взором проплывали сладкие видения грядущего конца человечества. Он заполучил точку, и теперь перевернёт землю.

Гуго Гугович решил, что грядёт час апокалипсиса.

…Еще одному гражданину Вселенной – Сене - было глубоко плевать на гауптштурмфюрера СС Августа Хирта, заклятие сожженной ведьмы и кота Кус-куса. Это был мужчина средних лет, среднего роста и средней комплекции. Согретый ласковым летним солнышком, он бодро маршировал в сторону дома, вернувшись из очередной молочной командировки. Молоко и все остальные производные из него продукты Сеня игнорировал. Его с детства воротило от этого напитка, добываемого из вымени травоядных животных, но после того, как он попал на работу в маленькую частную фирму и воочию увидел КАК ЖЕ ДЕЛАЮТ МОЛОКО ухватистые деревенские тетки в белых халатах, - его инстинктивная неприязнь переросла в обоснованную нелюбовь. Процесс производства молочной продукции напоминал хирургическую операцию в полевом госпитале под шквальным огнем противника. Со всеми вытекающими последствиями.

Следуя логической цепочке, судьба должна была забросить Сеню на мясоперерабатывающий завод, откуда бы он вышел пожизненным вегетарианцем, но этого пока не случилось, и гражданин Сеня продолжал питаться грудинкой и копчеными колбасами, стараясь не думать о молчании ягнят и тщательно затирая в памяти глаза коров, которых радостные, в предвкушении барыша, хозяева везли на смертную казнь.

«Они бы нас не пожалели!», - так сказала Сене одна давнишняя знакомая, закончившая мясомолочный техникум по специализации «мясо».

Тем временем ноги гражданина Сени, обутые в черные кроссовки Адидас Озвиго, неотвратимо несли его к домашним благам цивилизации по неровной, забытой ремонтниками дороге, усеянной колдобинами и выбоинами.

Оказавшись в родных стенах, можно было шагнуть под горячий душ и смыть с себя дорожную пыль. Также бодрящая влага помогала избавиться от воспоминаний о контактах с местной цивилизацией. Общаться приходилось в основном с аборигенами-грузчиками, являвшимися неотъемлемой частью каждого деревенского молокозавода. И процедура эта нередко была позамысловатей встречи с обычными зелеными человечками. Ибо в случае гражданина Сени человечки были синими, и за счастье общения с ними они сурово и недвусмысленно требовали либо даров денежных, либо подношений в виде бутылок с огненной водой. В противном случае они мгновенно и безвозвратно телепортировались к забору ближайшего сельпо с вино-водочным отделом. И оставался тогда Сеня наедине с двумя тоннами молочной продукции, которые ему самолично и саморучно приходилось грузить в машину, пересчитывать, перекладывать, а после тряской дороги и разгружать на городском складе. И процедура эта становилась обыденной, так как денег на стимуляцию грузчиков никто гражданину Сене не выделял.

Сегодня же рабочий день у Сени закончился не в пример раньше, чем обычно. Прибыв на разработку очередной молочной жилы, он увидел огромный навесной замок на запертых воротах заводика. Сопроводительные записки отсутствовали, но гражданин Сеня мгновенно сообразил, в чем дело. «Все, - сказал он, - кина не будет. Электричество кончилось». С чем ему и пришлось возвратиться в город.

Путь домой пролегал мимо красного кирпичного дома, стоявшего на невысоком искусственном пригорке. Весь первый этаж занимал огромный продовольственный магазин. То есть, - это сейчас он стал торговать съестными припасами. А вот раньше, – до угара НЭПа – в давние ностальгические времена краснознаменной жизни, здесь находилось заведение совсем иного плана. Огромные – в человеческий рост - буквы, воздвигнутые над стеклянным фронтоном, складывались в недвусмысленную надпись: «ВИНО-ВОДОЧНЫЙ МАГАЗИН». Торговали там, естественно, только двумя товарами – вином и водкой. Чуть позже, правда, ассортимент расширили, добавив сигареты. И потянулся народ к дому на горе. Заспешили к нему гонцы, курьеры и посыльные, люди шли пешком и мчались на мотоциклах и автомобилях. Одержимые идеей приобретения близкого и доступного счастья торопились эгоистичные одиночки и представители трудовых коллективов и общественных организаций.

Постепенно магазин превратился в культовый объект. А у всякого культа всегда есть последователи.

…Вокруг голливудских холмов прогуливаются мужчины и женщины, мечтающие попасть в синематограф. По закоулкам Монмартра скитаются длинноволосые юноши с отрешенным взором и испачканными краской пальцами. Они грезят о лаврах Сезанна и Гогена. На концерты рок-звезд приходят орды поклонников. Они заполняют стадионы и в бредовых видениях представляют на сцене себя в роли Мадонны или Мика Джаггера. Возле вино-водочных магазинов обитают адепты синего движения. Раньше их называли поклонниками Бахуса, но сейчас это название явно устарело, потому что уже мало кто помнит, кем был этот самый Бахус. Сейчас их было бы логичнее и современнее называть полевой командой института Состояния Измененного Сознания, или… членами секты помутненного разума. Независимо от названия они всегда были, есть и будут.

Возле дома на горе промышляли трое. Но это утверждение не тянет на абсолютную истину, ибо их было несколько больше. Но четвертое существо не являлось человеком, так как оно было собакой. Поэтому правильнее будет сказать так, - возле дома на горе промышляли три человека и один пес.

Именно на них и наткнулся Сеня, когда проходил мимо легендарного магазина. Они всегда появлялись самым неожиданным и пугающим образом, возникая из пустоты прямо перед его носом.

Гражданин Сеня знал их настолько хорошо, что предпочел бы навсегда забыть. Но, к сожалению, это было невозможно.

Того, что пониже ростом, крепко сбитого, с круглым лицом и здоровенными кулаками, - звали Степан. На нем были ботинки, не состоящие в родстве с Карло Паззолини, поношенные серые брюки и синяя олимпийка с гербом несуществующей страны на груди и надписью «СССР» на спине. Он являлся силовой составляющей спаянного коллектива. Слухи о боксерском прошлом, суровое лицо и невообразимая физическая выносливость делали его непререкаемым авторитетом при решении любых проблемных ситуаций.

Самый высокий из них в миру был известен как Витек. Тощий, худолицый, с редкими, зачесанными назад волосами, облаченный в полосатую рубашку поло, он нес нелегкий крест мозгового центра и был автором всех прикладных разработок по изъятию наличных денег у местного населения.

Воплощением понятия «инь» в этой мужской среде была девушка Светлана. В девичестве Лепесткова, после первого мужа – бравого летчика истребителя – Иванова, после второго и, на сей момент, последнего – шведского олигарха - Карлсон. Как говорится – она же… она же… и она же. К описываемому периоду мечты о вечной любви и принце миллионере на белом мерседесе кабриолете начало заносить зыбкими песками времени. Впрочем, финансово она была независима, так как после удачного развода со скандинавом ей улыбнулось откусить очень сладкую дольку. Поэтому Светлана проживала в гордом одиночестве и двигалась по жизни, опираясь на плечи двух верных рыцарей, питавших к ней явную, но неразделяемую страсть.

Когда-то все они – Степан, Витек, Света и Сеня учились в одной школе. Вот только Сеня был лет на пять постарше и, по этой понятной причине, до поры до времени не подозревал об их существовании. Но судьба-злодейка распорядилась так, что гражданин Сеня после пятилетки, посвященной учебе в университете без военной кафедры, был призван в ряды Советской Армии. И в один прекрасный день оказался Сеня – в военной форме, сапогах и пилотке – на родине динозавров. В Монголии. В одной части со Степаном и Витьком. А еще через год командир истребительного полка подполковник Иванов привез в гарнизон молодую красавицу жену. Свету. Бывшую Лепесткову.

Вот так. Не зря говорят, что Земля – это не такая уж большая планета.

Но это уже совсем другая история.

В школе у Светки не было соперниц. Никто из девчонок не годился ей и в подметки. Точеное лицо, шикарные обводы. IQ - как у Шэрон Стоун.

Но, жизненные катаклизмы и колдобины судьбы завели Свету в ядовитый лабиринт пагубных привычек. И стала затягиваться на изящной светиной шейке беспощадная удавочка, свитая из неразлучных пороков-побратимов. Алкоголя и никотина. Поблекла ее сияющая красота, и потускнели когда-то лучистые глаза. И начала превращаться Света из доброй и отзывчивой девушки в законченную стерву.

Но – хватит о людях. Пора замолвить слово и о звере.

Речь идет, естественно, о четвероногом спутнике неразлучной троицы – псе Боссе.

Тайна его появления окутана тяжелым, непроглядным туманом. Темно-синего цвета. Ибо накануне друзья отмечали какой-то специфический праздник. Что-то типа Дня памяти жертв академика Павлова.

Первым пришельца обнаружил Витек. А дело происходило у него на квартире.

Светлана – на правах единственной леди – почивала на хозяйском раскладном диване, а джентльмены, словно два Сфинкса, охраняли ее сон, кемаря в ободранных креслах поодаль.

Витек, проснувшийся от внезапного приступа жажды, с закрытыми глазами – на автопилоте – побрел в кухню за водой из морозилки. Тут-то он и споткнулся о теплый клубок. Зомби открыл один глаз, и одурманенный мозг считал искаженную информацию с кривого видеодатчика. Витек решил, что это соседский кот, повадившийся забираться к нему с непрошенными визитами. Рефлекторно решив немедленно депортировать незваного гостя, хозяин скромной обители схватил животинку своей костлявой пятерней, чтобы выкинуть ее с балкона в дождливую, предрассветную дымку. Но не успел. Мягкий клубок оказался обладателем ужасной пасти, зубы которой и сомкнулись на клешне у несчастного Витька. Далее в атмосферу был извергнут истошный вопль, за которым последовала некая фраза, целиком и полностью состоящая исключительно из нецензурной лексики.

Микрорайон ошарашено проснулся, но – так как дальнейших криков не последовало – тут же снова провалился в привычную сонную трясину.

Подоспевшие самодеятельные санитары действовали привычно и сноровисто. Степан повалил крикуна на пол, а Света заткнула ему рот кляпом из его же собственной майки.

Вот и все, что известно о появлении Босса.

Кличку свою пес получил из-за того, что в детстве, в щенячьем возрасте, любил спать на старой витькиной футболке с наглой надписью « HUGO BOSS ».

Впоследствии делались неоднократные попытки выяснить,– какой же породе принадлежало маленькое чудовище. Когда псу исполнился год, Сеня пролистал массу собачьих энциклопедий и справочников, но… затея по идентификации потерпела фиаско. Босс походил на представителей всех бойцовых пород сразу, и ни на кого в отдельности.

…Однажды осенью, когда город тонул в безысходной осенней слякоти, Витек был отправлен в ближайшую пивную точку, дабы прибрести свежего ячменного напитка. С собой ему выдали специальную емкость, - не какие-то там пошлые стеклобанки или ведра, - нет. Витек пошел на дело с огромным алюминиевым подойником, похожим на огромную кофеварку с носиком вместо ручки. Для тех, кто не знает: подойник – это культовая посудина, в которую деревенские аборигены доят своих коров. Если они у них есть. Вот у Витька коровы не было, поэтому он ходил с ним за пивом.

Тщательные замеры определили точную вместимость посудины – семнадцать с половиной литров. Помимо утилитарной пригодности, подойник также оказывал мощное психологическое воздействие. Гигантская бормочущая очередь за пивом обычно походила на кобру с открытым капюшоном. Завидев Витька с перекошенной мордой и поцарапанной емкостью, толпа обычно ошеломленно смолкала и покорно расступалась, открывая беспрепятственный доступ к заветному окошку.

Впрочем, все это осталось в прошлом. В один чудесный день за пивной кран встала грудастая Тамара, соседка Витька по лестничной площадке, - и ситуация кардинально упростилась. Теперь он попадал внутрь через служебный ход и брал столько пива, сколько мог унести.

Итак, вся процедура должна была занять ровно пятнадцать минут. Поход туда – пять, процедура налива – еще пять, и возвращение обратно – все те же пять. Но в тот раз Витек ушел и пропал с концами. Когда обусловленное время возврата на исходную точку истекло, в зале ожидания начался маниакально-депрессивный психоз. Причем в самой острой форме. Спустя час пропавший без вести был приговорен к смерти. Чуть погодя на место происшествия была отправлена карательная экспедиция в лице Степана. Тот допросил главного свидетеля продавщицу Тамару, и с ее слов выяснил, что Витек в магазине был, пиво купил, но дальнейшие его следы были смыты пакостным осенним дождем. Степану, не солоно хлебавши, пришлось вернуться на базу.

И когда тягостное ожидание, отягощенное прерванным похмельем, достигло критической точки, а Степан и Света практически сошли с ума, - в дверь постучали. Чужим стуком. Те, которые косили под своих, обычно барабанили в дверь легендарный канадский гимн:

Там-там, та-та-там!

Та-та, та-та, та-там!

Витек! Открывай, урод! Мы знаем, что ты дома!

И в тот раз конспирация и коды опознавания СВОЙ-ЧУЖОЙ были отложены до лучших времен, и Света нервно щелкнула замком.

В подъезде стоял соседский мальчик Аркаша. В очках, прозрачном дождевике поверх одежды, и с красным детским зонтиком над головой.

Здрасьте, тетя Света! – вежливо сказал он.

Привет, мухомор. Чего тебе? – Свете было не до приличий.

Меня мама послала…

Скажи – дома никого нет. – Света уже хотела захлопнуть дверь, но Аркаша продолжил фразу.

Мы от бабушки приехали. А там на остановке – дядя Витя спит…

Что??? – за спиною Светы вырос Степан.

А рядом какие-то дядьки нехорошие ходят… Вот меня мама и …

Недослушав маленького самаритянина, самодеятельная служба спасения уже стремительно мчалась по указанным координатам, несомая могучими крыльями вскипевшего адреналина.

Остановка находилась на краю обширной лесопосадки, которая являлась местом обитания дятлов, белок и различных деклассированных элементов. Внутри дощатой конуры на лавке сидел Витек и спал, мертвой хваткой вцепившись в ручку подойника. Несколько осклизлых с виду лесных братьев, потихоньку матерясь, пытались разжать стиснутые пальцы.

Степану не удалось пустить в ход кулаки. До остановки было метров сто открытой местности. Стоявший на стреме что-то каркнул своим собратьям, и те, отпрянув от Витька, медленно растворились в мокрых зарослях.

Светлана осмотрела сценические подмостки и обнаружила шесть пустых водочных мерзавчиков и два пластиковых стакана.

Степан первым делом заглянул в подойник и убедился, что он полон.

Тогда он положил свою пятерню ему на темя и голосом Кашпировского произнес:

Рейхстаг взят, сынок. Расслабься!..

Витек тут же разжал руки и повалился набок.

Первым делом эвакуировали подойник. Степан уволок его в квартиру, где у открытой двери нес вахту порядочный мальчик Аркаша.

Недоросль был тут же послан к матери. На историческую родину по месту жительства. Затем Степа не спеша перелил пиво в банки с крышками и поставил их в холодильник. Потом вернулся за Витьком, которого караулила Светлана. Взвалил его на плечо и понес домой. На полпути тот частично очнулся и начал горланить песню. Помнил он всего два слова: «Постой, паровоз…»

Витек заводил их снова и снова, пока Степан не сказал ему: «А за паровоза ты ответишь!»

Тогда несомый перешел на нечленораздельное мычание, а очутившись на родном диване, - снова потерял сознание.

Благополучный финал проблемной ситуации заставил Свету расчувствоваться. Она сбегала к себе домой, - в шикарную трехкомнатную квартиру в новенькой десятиэтажке, возведенной на месте бывшей спортивной коробки. В гостях у нее никто и никогда не был. За исключением Босса. Там у него, по слухам, имелся персональный персидский коврик и хрустальная миска.

По возвращении Света выложила на стол пакет со свежими, жирными карасями, кусок сливочного масла в пергаменте и банку сметаны. Степан отыскал здоровенную чугунную сковородку, - и началась готовка. Мужские руки – с неожиданной ловкостью – занимались чисткой чешуи и потрошением, - а женским ручкам оставалось только разместить рыбку на сковороде и вовремя залить её сметаной.

Вскоре нехитрый стол был накрыт, и вменяемые присутствующие приступили к вечерней трапезе. За окном сгущающийся мрак натягивал на город черное, беззвездное одеяло. Тихо и монотонно шумел нескончаемый мелкий дождик. В соседних домах уже светились окна. По извечному закону противоречий, - чем поганей и слякотней было на улице, тем теплей и уютней казалось в квартире.

Вспомнили про магнитофон. Щелкнула клавиша включения, и закрутились бобины на почтенном «Олимпе», выдавая через стереосистему вполне приличную музыку. Комнату заполнили переливы меланхоличной шарманки. «Вальс в черном» группы «Стрэнглерс».

Свежие караси под сметаной, холодное пиво, душевная музыка…

День прожит не зря.

К полуночи пиво практически закончилось. Внезапно проснулся спавший лицом вверх Витек. Поднявшись рывком, он сел, потом повернулся и опустил ноги на пол. Очумело таращась в полумрак, он истерически выкрикнул:

Кто такие?! Почему здесь?!

Спокойно, - сказал Степан. – Это всего лишь мы. Два святых грешника, которых один долговязый Иуда променял на шесть мерзавчиков паленой водки.

А-а-а, - гнусаво протянул Витек. – Опять вы тут…

И сразу же спросил:

А что, пива не осталось?..

Осталось, - кивнул Степан, и вылил остатки в личную хозяйскую кружку. Пузатый стеклянный бочонок с отбитой ручкой.

Витёк, лязгая зубами о край, мгновенно выхлебал содержимое.

Вместе с пивом улетучилось и благодушное настроение, ранее владевшее Степаном и Светой.

Ну, рассказывай, гнида, - потребовала дама, - как ты решился нас с пивом кинуть.

Вы чего? Осатанели?! – взвизгнул было Витек, но мгновенно осекся.

В комнате повисла давящая тишина. Как в затонувшем батискафе на дне Марианской впадины. Только шелестела лентой закончившаяся бобина магнитофона.

Ладно, - пробубнил хозяин. – Коли так…

Он с трудом поднялся и уковылял к себе в берлогу. Однокомнатные квартиры домов этой серии изначально были оснащены чуланом. Так вот, в свое время Витёк взял и расширил этот чулан до размеров вагонного купе. В результате получился личный кабинет, берлога, убежище. Называйте, как хотите. Просто Витёк обзавелся личным пространством, где он любил читать книги, курить самодельную трубку, набитую табаком из подъездных бычков, и думать о высоких философских материях.

Услышав скрип поднимаемой лежанки и лязг потревоженных железяк, - Степан и Света переглянулись.

Вскоре Витёк вернулся. Ступая на пятки, он вошел в зал на негнущихся ногах и водрузил на стол литровую бутылку водки.

Вот, - сказал он. – Практически добровольно. В знак примирения.

В комнате явно стало светлее. Злые демоны вспорхнули из темных углов и раздраженно умчались в ночную хмарь.

Дуй за рюмками, - сказал Степан, отработанными движениями срывая пробку с горлышка.

В дверь постучали.

Кто это? – прошипела Света. – Кого там черт принес?

Постукивания в дверь, тем временем не прекращались. Музыкальная строчка, закончившись, тут же начиналась снова.

Мелодия знакомая… - прохрипел Степан.

Похоронный марш Шопена, - обычным голосом сказал Витёк. – А ночной дятел, который его наяривает, - это Сеня. Причем в дупель пьяный. Скоро месяц, как этим Шопеном достает... Меня уже кошмары мучают…

Ну, если Сеня, тогда открывай, - вскинулась Света. – Он же пьяный до дома не доберется. Вдруг, – упадёт и в луже утонет?...

А когда я ему не открывал? – буркнул Витёк и поплелся к двери.

Интересно, с кем он пьёт? – риторически вопросил Степан. – Ведь сколько раз ему предлагали, - давай, мол, присоединяйся к коллективу. Ведь мы однополчане. Нет же. Всякий раз отказывается. Дела у меня, говорит, всякие. Встречи важные. А пройдет пара-тройка часов, - и бац! – появляется как привидение, чуть тепленький.

Да, - подтвердил Витёк, - где и с кем он пьёт, - это науке не известно.

…Науке, вообще, было мало что известно. И ни один доцент, профессор или академик не смог бы дать гражданину Сене полезную инструкцию – «Как избавиться от заклятых друзей».

Вследствие чего, все трое – сослуживцы и боевая подруга – теперь стояли перед Сеней и гипнотизирующее смотрели куда-то ему в лоб. Пес Босс, в режиме ожидания, скромно сидел неподалеку. Движения у однополчан были замедленно расслабленными, а взгляд глаз – мутный с поволокой. Сеня понял, что они уже опохмелились, но еще не догнались до кондиции. Он даже знал, что они пили, у кого брали и почём.

Время близилось к двум часам пополудни.

Ну что, землячок, рублем не поможешь? – произнес он ритуальную фразу.

Дай-ка, братец, сигаретку, - тут же встрял Витек.

И собачке на косточку, - завершила список требований Света. – Сыпани бумажной мелочуги, не жмоться.

Гражданин Сеня отлично понимал, что давать им ничего нельзя. Память у них автоматически стиралась каждые пять минут, и они требовали денег всякий раз, когда Сеня попадался им на пути.

Поэтому он натренированно гаркнул:

Бог подаст, красивые! Ищите и обрящете! – А напоследок, уже переходя на ускоренную спортивную ходьбу. – Вы меня в свои дела не путайте!

Какое-то Сеня продолжал двигаться в заданном направлении, и ему даже удалось увидеть угол своего дома, но вот попасть в свою квартиру в планируемый отрезок времени ему было не суждено.

Эй, паренек! – окликнули его.

Гражданин Сеня, тщательно смотревший под ноги, поднял голову. На углу пятиэтажной хрущовки, возле дверей продовольственного магазина с театральным названием «Овация», стоял крепко сбитый человек, облаченный в тертые джинсы и модную джинсовую рубашку.

Э-э-й, паренек! –улыбаясь, повторил он.

Привет, Николай! – воскликнул гражданин Сеня.

Последовал обмен рукопожатиями, ритуальный обмен репликами – «Как дела?», «Давно не виделись!», «Что нового?», «А как жизнь?!» и т.д.

Не виделись они действительно давно, и было у них много общих воспоминаний, но еще больше – общих знакомых... Поэтому Николай не стал ходить вокруг да около, а сразу взял быка за рога.

А не выпить ли нам за встречу? – спросил он.

Святое дело, - кивнул гражданин Сеня, - да только денег нет.

Забудь, - сказал Николай. – Я финансирую проект.

А где приземлимся?

А вот здесь, - старый знакомый показал рукой на окна чуть поодаль. – У меня тут офис.

Они замолчали. Чего-то не хватало, но чего именно, было непонятно.

И в этот момент появилось недостающее звено. В местной среде обитания он был известен как Бедун. Балагур, гитарист, весельчак, бабник и пьяница он всегда был душой компании и приятен в общении. Сейчас же он, словно трудолюбивый муравей, волок на себе огромный серый мешок.

Эй, Геракл! – крикнул Николай. – Что за ноша?

Картошку несу! – прохрипел согнувшийся в три погибели Бедун. – Домой несу…

Какой молодец! – услышал он похвалу в свой адрес. – Всё в дом тащит. Вот все бы так.

А вам чего? – замер на месте несун. Ноги его подрагивали от напряжения, но мешок он не бросал – Зачем крикнули? Ведь неспроста же. Просто так ничего не бывает.

Давно не виделись, - сказал Николай. – Уволочёшь картофель – возвращайся. Выпьем за встречу.

Но тут же снова появился в поле зрения, и, еще через несколько секунд, отирая пот со лба, уже стоял рядом.

Я здесь, - сообщил он. – А что пить будем? И из чего? Можно из горла.

Успокойся, - сказал Николай. – Ты куда мешок дел? Ты же должен был донести его до конца дома и поднять на пятый этаж.

Там дед знакомый на лавке сидит, - сказал Бедун. – Я ему мешок на сохранение оставил. Ведь некогда мне с картошкой таскаться. Так и жизнь пройдет.

Дедушка, о котором шла речь, был персонажем мутным и подозрительным. Он всегда околачивался неподалеку, с удовольствием выпивал за чужой счет, угощался сигаретами, поедал нелегко доставшуюся закуску и добродушно всем поддакивал. Вот только взгляд его прищуренных глаз всегда оставался острым и внимательным. Дед выдавал себя за военного ветерана, но никогда не сознавался в каком полку служил, на каком фронте и в каких частях. На 9-ое Мая грудь его пиджака покрывалась звонким панцирем медалей. Некоторые отдельно взятые граждане, а именно - Витёк со Степаном, к знакам отличия дедушки почтения не испытывали и утверждали, что все награды не боевые, а юбилейные. Долговязый ветерана вообще искренне ненавидел, потому что однажды летом случилась небольшая совместная пьянка, вследствие которой Витёк надломился и уснул на лавочке. Подлый дедушка воспользовался моментом, украл недопитую бутылку и сделал ноги в сторону места проживания. Правда источником информации был Бедун, третий фигурант того далёкого события, сам не раз уличенный в подобных пакостных поступках. Но Витёк ему охотно поверил. И, с тех пор, при каждом удобном случае напоминал окружающим, что дед Никодим (тот иногда откликался на это имя) - никакой не фронтовик, а засланный милиционерами на квартал казачок, в чью задачу входил сбор криминальной информации и её последующий слив участковому.

…Но довольно мыть кости непонятному дедушке, самое время вернуться на пятачок перед магазином «Овация».

Так, - сказал Коля. - Куда ты дел картофель, мы выяснили. Теперь займемся отоваркой.

И они ступили за порог.

Торговая точка была гостеприимной. Полки, поднимавшиеся до потолка, и большие застекленные витрины ломились от импортных и отечественных товаров. Красивые молоденькие продавщицы улыбнулись вновь прибывшим алчущим и страждущим.

Итак, - сказал Николай. – Ставлю вопрос ребром. Что будем пить? Водку?

Можно и водку, - пожал плечами Сеня.

Бедун молчал. Его остановившийся взгляд прилип к отделу алкогольной продукции, в глазах зажегся красный волчий огонек, а острый кадык периодически судорожно дергался, пропуская скопившуюся слюну вглубь организма.

Коля же ничего этого не замечал, так как стоял ближе всех к прилавку.

Значит, будем пить водку, - утвердительно произнес он. – Девочки, будьте любезны, две бутылочки «Русской».

На стойке мгновенно появились две близняшки белой.

А запивать это мы будем пивом. Да, ребята? – задал он риторический вопрос.

Можно и пивом, - кивнул Сеня. Он начинал с опаской посматривать на Бедуна. Ему показалось, что красный огонек, пылавший у того в глазах, становился все ярче и ярче.

Тогда шесть бутылочек «Жигулевского», - сказал Николай, и на стойке выросли запотевшие пивные бутылки. - Ну, а заедать все это мы будем сосисками, - сказал он, потирая руки. – Дайте нам шесть самых вкусных и самых свежих сосисок.

Да – пожалуйста, - сверкнули белозубыми улыбками продавщицы.

И стандартную алкогольную композицию увенчал целлофановый пакет с упругими - даже на взгляд - мясными изделиями.

А курить? Курить-то у нас есть? Чего мы курить будем? – внезапно активизировался Бедун. – У меня последняя сигарета осталась.

Пачку «Бонда», - поставил точку Коля, и на этом процедура отоваривания была завершена.

Забрав приятный груз, троица, обуреваемая приятными предчувствиями, отправилась восвояси. Николай нес водку, Бедун – пиво, Сене достался пакет с сосисками. Пункт назначения находился неподалеку, в ближайшем от магазина подъезде, на первом комфортном этаже.

Николай щелкнул ключом в замке и, приоткрыв дверь, замер на пороге.

Сразу предупреждаю, - приглушенным голосом сказал он, - будьте поосторожней, и ведите себя аккуратно.

А чего это? – попятился Бедун. – Менты нагрянуть могут? Опять облавы?

Да нет, - сказал Коля. – Я в том смысле, что ремонт у меня в разгаре. Смотрите – не замажьтесь.

Кавалькада, шагая через мешки и кучи строительного мусора, пробралась в дальнюю комнату. Там, в окружении трех колченогих табуреток, стоял ученический письменный стол, накрытый газетами. Сквозь открытое окно в комнату задувал легкий ветерок, привнося с собой запах свежераспустившейся листвы и крики игравших на улице малышей.

На столе появились три граненых стакана, ножик и полбуханки серого хлеба. Каждый занялся своим делом. Когда пиво было откупорено, хлеб и сосиски нарезаны, а водка распечатана и разлита по числу присутствующих, слово взял Николай.

Давайте выпьем за встречу, - сказал он. – Рад вас всех видеть.

Ага, - мотнул головой Бедун и выпил первым.

Сеня встревожено на него покосился, но, увидев, что красные огоньки в глазах Бедуна погасли, - успокоился и заметно повеселел.

Впрочем, беседовали и делились воспоминаниями только Николай и Сеня. Бедун же как-то незаметно отстранился и, погруженный в свои мысли, молча сидел и озирался по сторонам.

Быстро и незаметно водка, пиво и закуска кончились.

Ух, ты, - недоумевающе сказал Сеня. – А ведь вроде только присели…

Да-а-а, - протянул Коля, рассматривая на свет пустую водочную бутылку. – Придется повторить. Слушай, Сеня, дойди до магазина. Ты и к дверям ближе всех сидишь.

Не вопрос, - сказал тот и, поднявшись, направился к выходу. Но тут же вернулся обратно. – Так ведь это… Денег-то у меня нет.

А зачем тебе деньги? – удивился Николай.

За покупки заплатить, - сказал Сеня. – Коммунизм-то ещё не объявляли.

Забудь, - махнул рукой Коля. – Это же мой магазин.

Вследствие этого, жизнь на некоторое время кардинально упростилась, но тут в плавное течение событий вмешался Бедун.

У меня вопрос к присутствующим, - внезапно заявил он. – А вы куда пустые бутылки девать собираетесь?

Как куда? – не понял Сеня. – На помойку, куда ещё.

Э-х-х-х, - скривился Бедун. – Креста на вас нет… Такое добро – и на помойку. Давайте я всю пустую тару к себе домой унесу.

Вон! – тут же сказал Коля севшим голосом. – Мы, значит, к тебе как к другу детства, а ты с нас выгоду поиметь задумал. Иди отсюда, крохобор, пока я тебя провожать не начал.

Сеня, зная Николая как человека жесткого и бескомпромиссного, схватил Бедуна за руку и, от греха подальше, потащил на выход.

Вот гад! – кипятился Николай, когда Ваня вернулся за стол. – Это ж надо!.. Нет, чтобы денег попросить, или водки… А то – отдайте мне пустую тару… За кого он нас принимает?

Вскоре меркантильный Бедун был забыт, а оставшиеся при исполнении участники встречи решили перебазироваться в магазин, где была своя кухня. На смену дислокации повлияли две основные причины. Первая – вареные сосиски лучше, чем сырые. Вторая – не нужно без конца ходить туда-сюда, и мешать ходу торгового процесса, так как заметно повечерело, и покупателей в магазине становилось все больше и больше. Правда, исчезал элемент экстрима, - находясь на территории всегда прибранного магазина, становилось невозможным упасть в кучу асбеста или уснуть в корыте с разведенным цементом. Ну, и ладно, у всего есть свои минусы.

На уютной кухоньке нашелся кассетный магнитофон, на белой скатерти появились изящные рюмки, пришедшие на смену ритуальным граненым стаканам, пряные венгерские огурчики составили компанию дымящимся сосискам, и – под песню «Ля-ля-фа» в исполнении профессора Лебединского – праздник продолжался.

Но все в этом мире конечно. Вскоре стемнело на улице и в голове у гражданина Сени. Пришла пора закрытия магазина.

Покинув гостеприимную торговую точку, Сеня и Николай пожали друг другу на прощанье руки, сообщили, что были взаимно рады, и на том расстались.

До дома было сравнительно недалеко, «Пять минут ходьбы», как пелось в песне Александра Новикова. Но не следует забывать, что на дворе стояла ночь, а все электрические провода наружного освещения были срезаны со столбов ещё в начале девяностых, и поэтому задача усложнялась.

Но Сеня шел по приборам. В правой руке он держал открытую бутылку «Жигулевского» и, время от времени, из нее отхлебывал. Польза от бутылки была двойная. Во-первых, - её можно было выпить, во-вторых, - применить в качестве орудия самозащиты. Ибо в ночной темноте по окрестностям шастал всякий сброд, вследствие чего криминогенная обстановка была крайне напряженной. В сравнении с набившей оскомину российской действительностью пресловутый Гарлем казался курортом для олигархов.

На полпути пиво закончилось. Внутренний голос подсказал, что рядом находится помойка, и Сеня решил выбросить опустошенный сосуд в мусорный бак. Он даже поднял руку, чтобы совершить это действо. Но не успел. Только ощутил мимолетный порыв воздуха, в темноте мелькнула смутная тень, еле слышный голос прошелестел: «Креста на вас нету…», - и бутылка из руки исчезла. Сеня тупо почесал в затылке и побрел дальше, мыча застрявшую в мозгах «Ля-ля-фа».

…Пока гражданин Сеня спал, его мучили видения, странные и тягостные.

Он брел по проселочной дороге, в колонне таких же, как и он, черных от грязи, босых и оборванных людей. Сразу за обочиной начинался лес, густые заросли обещали укрыть от глаз преследователей, но стоило повернуть голову в ту сторону, - и дуло карабина вонзалось под рёбра, словно наконечник тупого копья.

Конвоир двигался неподалёку от Сени, то обгоняя его, то отставая на несколько шагов.

Кем он был и откуда? Бакалейщик из Дортмунда, молочник из Дрездена… Баварский крестьянин или берлинский бюргер… Теперь это не имело никакого значения.

Выполняя волю фюрера, он облачился в солдатскую форму, взял в руки оружие и отправился на Восток. Вместе со всеми друзьями, знакомыми и прочими камрадами. Добывать жизненное пространство для развивающейся и единственно правильной арийской расы. Новые земли следовало цивилизовать, окультурить и избавить от сорняков, в том числе и человеческих. Ведь везде, куда ни плюнь, - суетились поляки, русские или евреи. Они прямо-таки кишмя кишели, как вши на окопном одеяле. Их поголовье намного превышало допустимый минимум, и поэтому следовало принимать соответствующие меры.

Впереди из неровного строя вывалился человек. Он упал ничком на засохший в камень край проселка и лежал, не шевелясь. Темные, исцарапанные руки закрывали голову, обмотанную старым, грязным бинтом.

Проходя мимо, конвоир навел на него карабин и, особо не целясь, дважды нажал на курок. После каждого выстрела тело упавшего пленника конвульсивно дергалось.

Лес кончился, утоптанный проселок превратился в ровную, покрытую извилистыми трещинами, бетонку. Она неотвратимо вела к видневшимся вдали воротам, четко различимым на фоне прозрачного неба.

Было тихо, только слышался глухой, мерный шум, создаваемый шагами тысяч босых ног.

С неба начали падать большие и маленькие серые хлопья. Это был не снег. Пепел. Всё, что осталось от сожженной плоти десятков тысяч живых существ. Серая пыль валилась и валилась сверху, но пленные и конвоиры, не замечая её, продолжали свой путь.

Сеню поглотил ужас. Его словно раздавила многотонная глыба осевшей породы, - как шахтера в штольне. Мертвящий страх подавил волю к жизни и парализовал остатки сознания.

А потом зазвучала музыка. Гражданин Сеня был крайним в ряду, и он отлично видел оркестрантов в арестантских робах – синяя полоска, серая полоска. С инструментами в руках они сидели перед пюпитрами с разложенными нотами и не сводили глаз с мечущихся рук дирижера.

Исполнялся «Полёт Валькирий» Рихарда Вагнера.

Сеня был равнодушен к Вагнеру, не испытывал почтения к девушкам-лебедям из похоронной команды Валгаллы и ненавидел симфоническую музыку вообще.

Неподалеку от оркестрантов стояла группа офицеров. До блеска отполированные сапоги, широкие галифе, застегнутые под горло кители. В холеных руках – стеки, на отглаженных мундирах - нашивки за ранения. На левых нагрудных карманах – железные кресты. Они были без фуражек, и гражданин Сеня обратил внимание на их короткие стрижки и высоко выбритые виски. Эсэсманы умиротворенно слушали музыку и отрешенно смотрели на бредущих мимо военнопленных.

Полосатый шлагбаум с надписью « HALT !» поднялся вверх, и распахнулись сетчатые створки. Ступив на территорию лагеря, Сеня понял, что поверху ворот шла надпись. «Труд освобождает», всплыло в мозгу. Он сделал несколько шагов и зачем-то оглянулся. В этот раз тычка под ребра не последовало, так как солдаты конвоя остались снаружи, на стороне внешнего мира. На внутренней стороне оказалась другая надпись. «С нами бог».

Путь лежал между длинными, безликими строениями, казармами или бараками.

Дорога пошла под уклон, Сеня выставил руки и смотрел под ноги, пытаясь не наступать на пятки впереди идущих, но в спину толкали те, кто шел сзади. Наклон дороги увеличился, напор сзади тоже. Колонна поневоле перешла на бег. Гражданин Сеня вскинул взгляд и увидел конец пути. Дорожное полотно превратилось в скользкий желоб с отвесными краями, круто спускающийся куда-то вниз, в преисподнюю.

И неминуемое случилось очень быстро. Люди начали падать. Они цеплялись за соседей, сбивали их с ног и увлекали за собой, в жадно разинутую пасть топки, пылающей на дне адского колодца.

Сеня попытался закричать, но парализованная глотка не повиновалась, и он, беззвучно хрипя, полетел на дно тлеющего вулкана...

* * *

Он проснулся от дикой жажды, но еще больше хотелось курить. Не открывая глаз, протянул руку и нащупал стеклянный журнальный столик. «Дома», - удостоверился Сеня.

Но что-то было не так. Вечно бодрствующая подкорка в автоматичес- ком режиме анализировала характер и природу внешних раздражителей. Какие-то параметры не соответствовали обычным, и это вызывало чувство легкой тревоги.

Ахтунг! Ахтунг! – вдруг послышалось сверху. – Ауфштеен!

Да ну!.. - Заученным движением он сел на диване, вытянул руку и щелкнул выключателем.

Желтый свет люстры осветил книжные полки, вздымавшиеся до потолка и большое окно, забранное лазурным жалюзи. Жалюзи эти Сеня уволок с последнего места работы, и считал их законным сувениром, ибо бывший директор с пророческим ником «Борода», приклеил зеленую бороду всем, кому только смог, и объегорил его на несколько тысяч вечнозеленых американских долларов.

Гражданин Сеня осмотрел стену над своим диваном и не увидел ничего подозрительного. Не было там никаких антикварных часов с кукушкой, говорящей по немецки.

Вам письмо, - вдруг сказал кто-то. Голос был женским и потусторонним.

Да ну... – неуверенно произнес Сеня. – Мне письмо?..

Последовала тягостная пауза, и тот же голос тихо и монотонно подтвердил:

Вам письмо…

Гражданин Сеня напрягся и заставил себя понять, что разговаривает с собственным компьютером, запрограммированным на голосовое оповеще- ние. Следовало проверить электронную почту.

Добравшись до компьютерного стола, он уселся на стул и ткнул пальцем в клавишу « Enter ».

Включился монитор. Интернет был оплачен, и, пользуясь этим, системный блок работал круглосуточно.

Не выключай железо на ночь, - однажды посоветовали Сене два неразлучных друга-программиста Колян с Толяном. Мимолетная встреча случилась на крыльце дядюшки Гуго. – И обретешь ты счастье. И будет твой компьютер жить вечно, пока не сдохнет от инфаркта процессора.

«Опера» стояла на странице электронной почты.

Письмецо в конверте, - замычал гражданин Сеня, открывая закладку «Входящие», - погоди, не рви…

Два и-мейла дожидались, когда их прочтут.

Первое сообщение было открыто, прочитано до половины и немедлен-

но уничтожено. Смышленые чернокожие ребята из невообразимо далекой и жаркой африканской страны уже который год охотились на жадных и тупых российских лохов. Сеня себя таковым не считал, и потому не клевал на заманчивые предложения – унаследовать деньги умирающего бездетного миллионера или вывезти из Уганды спрятанный сундучок с килограммом бриллиантов и золотым посохом.

Но вот второе письмо…

Оно казалось таким простым и незатейливым… Тема сообщала: « IKISSYOU » - «Я тебя целую», и Сеня, не раздумывая, открыл послание.

Мелькнула надпись « FUKUSHIMA KISS », и из виртуальных глубин экрана к гражданину Сене протянулась манящая трубочка алчных губ. Он не успел ответить на поцелуй и облобызать монитор. В черных облаках киберпространства сверкнула молния, и плазменный разряд шибанул Сеню в лоб с такой силой, что он, кувыркаясь, полетел со стула на пол.

…Таймер на экране монитора « Iiyama » показывал второй час ночи. Гражданин Сеня очнулся и встал на ноги. Он не помнил недавнего общения с компьютером, его мучали два простых и неотвязных желания – жажда и никотиновый голод. Пить воду из-под крана Сене не хотелось, а сигарет не было вовсе. Так что судьба была выдвигаться под открытое небо. Сборы не заняли много времени, так как в эту ночь Сеня спал одетым. Вскоре он, прихватив из потайного места пару денежных ассигнаций, выдвинулся на улицу.

Через десять минут он оказался в эпицентре местного Бермудского треугольника. Это был район, имевший в своих вершинах три вино-водочных магазина. Несмотря на невеликую занимаемую площадь, ситуация там всегда была тревожной и нестабильной. И сгинуло в том треугольнике огромное количество народа, некоторые, правда, возвращались, но потом все равно исчезали.

Вот, к примеру, характерный случай. Отправляли хозяйственные домочадцы своего сына - или мужа – в-общем, особь мужского пола – на помойку. «Пойди из ведра вынеси, - говорили ему. – Сделай что-нибудь полезное. Пусть хоть какой-то прок от тебя будет». И уходил человек. И исчезал бесследно. Потом появлялся через неделю. С тем же самым ведром, полным доверху. И не помнит ничего. Память стерта. И перегар от него на гектар. Вон оно как. А потом и женщины исчезать стали, но это уже совсем другая история.

Тем временем Сеня оказался на возвышенности возле огромной витрины самого большого за на территории бывшего СССР – как уверяли знающие люди – специализированного магазина по торговле водочными изделиями. В народе он был известен как «Бабьи Слезы».

Несмотря на поздний час на улице было многолюдно и оживленно. Практически, как на Бродвее. Отсутствие фонарей не мешало, - хватало света из редких окон. Людские массы куда-то двигались и перемещались, отчасти это смахивало на броуновское движение, и отовсюду слышались возгласы и веселый смех. Несмотря на минувший дефолт и остальные происки врагов во главе с деятелями из собственного государства – русский народ продолжал радоваться жизни.

Сеня передернул плечами. Что-то было не так. Он задрал голову и посмотрел в непроглядное небо. Луна отсутствовала, впрочем, так же, как и звезды, хотя Сеня отлично помнил дневное безоблачное небо.

А потом началось. Внезапно гражданин Сеня физически ощутил давление стороннего взгляда, и его обуял леденящий, смертельный ужас. Он резко обернулся и, метрах в тридцать от себя, у дальнего края витрины увидел Его. Темный силуэт, черный на черном, но почему-то различимый, неподвижно возвышался над беспечной толпой, и взгляд его пылающих адским пламенем глазниц, был устремлен прямиком на Сеню. Весь фокус заключался в том, что кроме Сени его никто не видел. Никогда - ни до, ни после – ему не было так страшно. Через этот парализующий взгляд на Сеню изливалась вся запредельная ненависть и неописуемое омерзение чужих миров…

Человек послабее духом, – несомненно поднял бы лапки кверху, сдался на милость победителя и исчез навсегда, заживо проглоченный земным воплощением вселенской черной дыры, – но не таков был гражданин Сеня. Пробормотав под нос «русские не сдаются», он повернулся и бросился наутек.

Бегство было целевым. Несмотря на психическое потрясение, искорка его разума не погасла. Чтобы выжить, - необходимо было вооружиться и убить посланника тьмы. Вот только воевать было нечем. В обычное время, предметами, валявшимися по округе здесь и там, можно было вооружить среднестатическое первобытное племя. Но только не в эту ночь. Вследствие дьявольских происков накануне днем местные дворники потрудились на славу, и вся близлежащая территория была зачищена в буквальном смысле этого слова. Ищущий взгляд не мог зацепиться ни за камень, ни за дубину, утыканную гвоздями, ни за вульгарный кирпич.

Но Сеня знал, что предпринять. Потому что на каждую жизненную ситуацию он предусматривал несколько вариантов возможных выходов из тупика. Как минимум – два. И теперь в действие вступил План № 2.

Сеня рысцой несся в сторону третьего подъезда ближайшего кирпичного дома. Там проживал его давнишний знакомец, с детства известный в народе как Лайм. Что означало слово «Лайм» никто не знал, но за минувшие тридцать лет все привыкли, - потому что за это время его настоящее имя было накрепко забыто. Как его звали на самом деле? Кто ж знал. Одни говорили - Алексей, другие – Леонид, кто-то с пеной у рта доказывал, что он – Леопольд… Но все это было бездоказательно, так как паспорта его никто и никогда в глаза не видел.

В детстве, по всей видимости, Лайм мечтал стал дрессировщиком. Но, -пока рос, - он об этом забыл. Но тяга к зверям осталась. Правда, приобрела она чудовищные очертания. С зеленым змием он дружил – истово и самозабвенно, а вот окрестных котов он ловил, убивал и зажаривал в духовке. Чтобы потом поставить на стол в момент нашествия очередных гостей, которые регулярно обрушивались ему на голову, как советские десантники на дворец Амина.

После отбытия гостей Лайм оставался при немытой посуде, больной голове и тягостном похмелье. Вследствие чего его тут же цепко брали под белы рученьки две сестрицы со смазанными лицами – суицидальная депрессия и мания преследования. Лайму начинало казаться, что кто-то хочет ограбить его квартиру. Ему неоднократно было говорено: «Воровать у тебя по факту нечего. Можно только что-нибудь принести», но он этому не верил, и всегда держал у входной двери увесистый обрезок ржавой водосточной трубы. Он периодически устраивал засады в собственной прихожей, и когда мифические бандиты начинали ломать его замок, он хватал самодельную палицу и с дикими воплями выпрыгивал в подъезд. Иногда он даже выбегал на улицу, вследствие чего и был однажды арестован случайно проезжавшим мимо нарядом милиции. Дело было в январе месяце, средь бела дня, и блюстители закона несколько ошалели, когда прямо у них на глазах невидимая катапульта вышвырнула из подъезда человека с перекошенной мордой и железной дубиной в руках, оравшего матерные слова и облаченного в синие трусы и начищенные кирзовые сапоги. Государевы люди мгновенно завернули ему лытки, заковали в кандалы и увезли в райотдел, - вешать его на дыбу. Там Лайм проявил свой несгибаемый характер и пошел в полный отказ, - не стал сознаваться в нераскрытых убийствах, изнасилованиях и готовящихся терактах. Усталые милиционеры сочли его бесперспективным и отправили в городской дурдом, где ему пришлось пройти принудительный курс лечения неизвестно от какого душевного заболевания. Вернувшись домой из комнаты с мягкими стенами, Лайм сразу же обзавелся точной копией трубы, конфискованной местными копами, - и все покатилось по старым рельсам.

Вот за этой самой ржавой палицей и спешил Сеня, так как, сказать по правде, других вариантов у него в запасе не было.

На лавочках возле подъезда сидели люди, звенели стаканы, вспыхивали огоньки сигарет, кто-то бряцал на гитаре и мычал непонятную песню.

Я самый, - сказал Сеня. – Здрасьте всем.

И куда ты на ночь глядя? Наверно, к Лайму лыжи навострил?

Именно. – Сеня начал озираться по сторонам. Испепеляющий взгляд незнакомца потух, но жуткое присутствие невидимой тени продолжало ощущаться все так же явственно.

А вы тут давно сидите? – спросил Сеня.

С Нового года, - ответили из темноты. – Шутка. А что?

Будьте поосторожней. – Сеня был человеком порядочным и не мог не предостеречь беспечных соотечественников о возможной опасности.

А что такое? Опять кого-то убили? – живо заинтересовались на лавочке.

Еще не знаю. Бродит здесь один такой. Весь черный, и глаза – как лазерные прицелы. Мозги выжигает, и души крадет.

Из мрака протянули стакан с водкой. Сеня медленно выпил содержимое, но вкуса не почувствовал.

Спасибо. Хватит.

Ты с выпивкой завязывай, - посоветовал доброжелатель. - Добром не кончится. Тебе ведь уже черти являются. Ты лучше с нами пей.

Сеня нырнул в подъезд. И даже поднялся до квартиры Лайма, но тот ему не открыл. В обычное время гражданин Сеня натыкался на него сто раз в день, и дверь у Лайма распахивалась прежде, чем в нее успевали постучать, - но только не в эту ночь. Он либо впал в кому, либо опять уехал в Финляндию на дальнобойном грузовике.

Сеня выбежал из подъезда и, увидев опустевшие лавочки, понял, что ситуация ухудшилась. В голове опять заиграли «Ля-ля-фа», и он побрел вдоль дома, явственно ощущая неотвязное присутствие огромной черной фигуры. Оглядываться Сеня боялся. Ему казалось, что излучающий ненависть взгляд прожигал его затылок, и в какой-то момент он даже учуял запах собственных паленых волос. Гражданин Сеня понял, что сейчас голова его лопнет, словно мыльный кровавый пузырь…

Кое-где горели окна первого этажа, и Сеня, не раздумывая, бросился на свет. Так глупая птица устремляется на манящий огонь смертельно опасного маяка.

В ближайшем окошке виднелся силуэт долговязого очкарика, сгорбившегося над газовой плитой.